-Ну по тебе не скажешь, особенно когда ты чифирнёшь. Я тебе скажу, что ты из всех нас самый весёлый.

-Это фикция, ширма, как у клоунов, это представление. На самом деле, в моей душе кладбище, для безродных. Пустырь, и только столбики с номерками торчат из земли. Безлюдно и спокойно вокруг. Птицы не поют и не летают, их нет. Сяду на землю, вырву соломинку, суну в рот и сижу. Когда светит солнце, настроение чуть-чуть меняется, не скажу, что в лучшую сторону. Дождь меня больше радует. Оградка! Ура! Появилась оградка!– Поэт, аж, вздрогнул от эмоциональной вспышки Хохла.– Кого-то нашли родственники, кому-то повезло. Исчезает номерок, появляется фамилия, смотрю не моя, ну и пусть, значит, меня ещё не нашли. В моей душе безымянное кладбище. Меня ничего не радует…Может меня в книгу рекордов Гиннесса занесут, или в Красную книгу.

– Я сейчас отчётливо увидел, как ветер рвёт тетрадные листы и они разлетаются в разные стороны на твоём безымянном кладбище.-взгляд Поэта на мгновение замер.-Я понимаю тебя, у меня у самого одно спасение-это тетрадь и ручка. В моей голове десятки сюжетов, можно написать повесть, или роман, но мне лень. Я ведь такой лентяй, что из пяти чистых яблок, мою только два. А писательство, в первую очередь, огромный труд. Я не знаю, что получится из этого…У меня есть тетрадь в девяносто шесть листов в клеточку, и я пишу в каждой клеточке. Мне нравится понимать, что я готовлю хорошую пищу для прожорливых критиков, брошу им на съедение девяносто шесть листов, пусть утолят свои гиенские желудки.Я перестал мечтать о премии- «Ясная Поляна» и о призвании Поэт года. Хватит! Трясина затянула всё, не исключая и союзы писателей. ЛООП, так и останеться ЛООПом.

-Что ещё за лоб?!– иронизировал Хохол, но Поэт будто не обратил внимания, он тоже говорил о своём заветном и больном.-Литературное Объединение Одного Поэта! Одиночество, мой главный козырь, на пути к славе.

Хохол резко встал, понял, что продолжать этот негативный диалог не стоит. Слез на пол. Сел на перевёрнутое верх дном ведро и уставился в телевизор. Слева узбеки играли в нарды, Игорь читал книгу, Тёма спал, а Малой строился с соседями сверху, привязывал верёвку к решётке.

В СПб- белые ночи, за окном Финляндский вокзал. Вокзал раздражал Поэта. Электричка с красными буквами-РЖД, выносила ему мозг. "Что за бред? За что? Боже, если ты думаешь, что я Поэт, то должен отгрызть себе локоть, глядя на железную дорогу, и написать несколько печальных стихотворений и гордиться собой, ты ошибаешься!"

-Что ты там бормочешь себе под нос, спускайся чай пить,– Поэт даже не заметил как Хохол заварил чай.-Чай будете с нами пить?-Хохол всегда всем предлагал чай, хоть на чай в тюрьме и не зовут.

– Спасибо, ты ж знаешь, мы твою солярку не пьём. -ответил Игорян. А узбеки всегда заваривали свой чай и просили что-то у других только тогда, если у них заканчивалось необходимое и насущное.

Хохол разлил чай по кружкам.

-Поэт, иди, покурим, да полезем обратно. Ты я смотрю, отлетаешь на волю периодически, если бы твои гуси лапками за решку не цеплялись, я бы мог потерять тебя.

-Вид такой там, как на зло, лучше бы забор сплошной, чем волю в окне.

-Ну, не скажи, вид из окна, это важный фактор. Первое окно в моей жизни, наверное, всё-таки было в комнате дедушки. После смерти деда, комната стала моей. Если, конечно, мама меня не показывала отцу в окно роддома. Думаю, нет, советское время, если и вмещало в себя романтику, надписи на асфальте: "Спасибо за сына", то мой отец все равно так не делал. В детстве, выглядывание в окно, заключалось для меня в порядке интереса, гуляет ли кто из друзей во дворе. Да я помню: тополя, качелю на цепях, два столика, один с левой стороны, второй с правой. Вечно играющих в домино мужиков и бабушек. Но всё это пролетело мельком, без оценки. В первый раз я внимательно и долго изучал вид в окне моей комнаты, когда просидел дома два месяца. Я даже не выходил в подъезд. Не выскакивал за дверь перепуганной кошкой. Я был домашним котом, который никогда не гулял по улице.– с каждым сказанным словом, ностальгия поглощала Хохла, и его голубые глаза сквозь очки, казалось, становились серыми.