Иной раз, Хохол превращался в глухонемого, ни с кем в камере не общался. Ходил туда- сюда от туалета до стола. Три шага расстояния мало, но ему хватало. Руки держал за спиной, будто под конвоем, сам себе улыбался и поглядывал на окно, лицо его озарялось вольным светом. На прогулки ходил редко. В туалете тоже долго не засиживался. Чистил зубы перед сном. Никогда не оставлял немытую посуду, единственное, он не ополаскивал кружку после чая. Пацаны в хате курили возле двери, перед решёткой из арматуры. Между решёткой и дверью получалась площадка в меньше метра длинной. Курили по очереди, Хохол не возражал, хотя и курить лёжа на шконке ему больше нравилось. Он отметил, что курить по одному у входа намного лучше, кислорода больше и вещи бомжатником не воняют. "Я за разумную движуху, главное, чтоб мужикам в кайф было."– К чему он это говорил, Поэт не понимал. Что -то постоянно тревожило Хохла. Люди перед принятием важного решения, обычно ведут себя так, как он жил каждый день. Поэт не понимал, почему он так переживает, вроде бы не за что. За мелкую кражу, много не дают. Дело явно заключалось, не в его статье, и не в камере, и не в тюрьме. Здесь вся жизнь, как один тюремный рассвет…

Глава 2.Вид из окна.

Поэт удивлялся, как в камере, в четырёх стенах, можно секретничать, говорить о своём личном, и чтобы никого не посвящать в свои идеи и мысли. У Хохла это получалось, он говорил о самом сокровенном так легко и свободно, что никто даже внимания не обращал на их разговоры. То за игрой в шахматы, то во время чаепития, и, конечно же, в самое любимое своё время, время рассветов, Хохол рассказывал о себе без предубеждения с такой честностью и готовностью, будто действительно переживал, что Поэт скоро освободится, а он не успеет поведать самого главного. Поэт часто забирался на шконку рядом с Хохлом, Хохол, словно гостеприимный хозяин, освобождал место для Поэта, убирал книжки и прочие свои вещи, усевшись поудобней, спиной к подушке, подушкой к стене, начинали очередную беседу. Диалоги превращались в монологи Хохла, а Поэт с интересом слушал.

– Поэт, ты когда -нибудь думал о самоубийстве? Зуб даю, думал, вы ж творческие люди все с прибабахом.– усмехнулся Хохол.

– Да бывало, даже пробовал несколько раз, но я слишком себя люблю, не смог, струсил.

-И хорошо, что не смог, так бы кто сейчас писал обо мне. Иногда я тоже думаю, что, если ещё один раз попаду в тюрьму, повешусь. Дождусь, пока уснут все сокамерники, сделаю хороший канат из простыни, смажу его мылом и вздёрнусь. Я так думал даже на свободе, ехал в поезде, смотрел в окно и думал. И вот я в пятый раз попадаю в тюрьму. За один год и одиннадцать месяцев. Ты можешь себе представить, меня четыре раза судили, и четыре раза я освобождался. Ладно, если бы я с кем поспорил или стремился попасть в книгу рекордов Гиннесса. Причём, в этой ситуации пока не известно, вложусь ли я в два года, или нет. Каждую ночь я молюсь, читаю "Отче Наш".

-Я тоже верю в Бога,– Поэту хотелось как- то подбодрить Хохла.

– О Боге, мы поговорим потом, ты слушай. Сто пятьдесят восьмая статья УК.РФ, словно жвачка прилипла к моим штанам. Если бы в России рубили конечности, то от меня уже б давно осталось одно туловище. Если убийцы, в особенности серийные, люди с психическими отклонениями, я соглашаюсь, я признаю, что и у меня видимо, тоже начала прогрессировать страшная душевная болезнь. Совершать кражи и ждать чего-то другого, кроме тюрьмы, чем не безумие.– Хохол уважал Поэта за серьёзность, с которой он подошёл к его просьбе, за терпение и внимательность.– Я не могу сам строить свою жизнь. Я не могу с чьей-то помощью налаживать свою жизнь. И вот уже сейчас, я не собираюсь расставаться со своей жизнью. Ничего, бывали мороза и похуже. У меня же первая часть, через тридцатую статью- неоконченное преступление. Хорошо, что ловят по- горячему. Ущерба нет. Авось, снова по- быстрому отскочу. Так я себя успокаиваю, в течение первой недели, когда заезжаю после очередного ареста. После привыкаю, смиряюсь. Начинаю шутить, улыбаться, рассказывать анекдоты и разные байки. Всё, я не хочу уже вешаться, не хочу умирать. Я желаю жить! Начинаю верить, что это в последний раз. Часто вспоминаю слова Миши в Медведково, он получил десять лет строгого режима, и когда провожал меня на волю, сказал: "Пока я буду сидеть, Хохол, ещё десять раз заедет…"-уже пятый. Миша, типун тебе на язык, хотя, причём здесь он, просто я психически не здоров. У меня в голове не укладывается, нет места. Бросаю коробки на самый верх, навожу порядок, несколько дней держится, потом снова все коробки падают. Понимаешь, Поэт, я стал грустным человеком. Очень грустным человеком.