– О чём думаешь, Хохол?– его лицо каменело, а взгляд выражал огромную работу мыслей, что Хохол походил на сумасшедшего. А впрочем, он и сам не скрывал своего тихого помешательства, вялотекущей шизофрении. Поэта смешила его физиономия. Позже он признался Хохлу, в такие минуты отрешённости Хохол обращал на Поэта стеклянный взгляд, и отвечал:" Ставь чайник лучше. Это гениально!"– что гениально, Поэт не понимал.

Спал Хохол одетый. Укрывал уголком одеяла, вечно холодные ступни, то укрывался курточкой, говорил, что так ему привычней. Ходил в закрытых домашних тапочках, при этом каждую ночь мыл ноги в тазике холодной водой, и стирал носки, надевал чистые. Брал утром по баланде: кашу и съедал с сахаром, при этом повторял: "Если я не буду есть, я сдохну." Или: "Прекрасная кашка, мой милый друг, рекомендую."– и хитро улыбался.-" Главное, чтоб чай и курить было, а там и на пайке протянуть можно".

– Понимаешь, Поэт,-обращался он всегда неожиданно.– Живут же люди без тюрьмы, и горя не знают, знают, но совсем другое. Да миллионы сидят, сидели, и будут сидеть. Россия не Россия без лагерей и тюрем. Если бы не лагеря, не было бы Шаламова, Галича, я уже не говорю, о "Записках из мёртвого дома". Да и я совсем не об этом. Это всё абстракция, тем более, сейчас, писателей никто не преследует, тем и хуже для писателей. Ты вот, говорил, что пишешь стихи, я тогда не обратил серьёзного внимания на такую новость, но запомнил. Не обратил внимание, даже на твою погремуху-Поэт, потому что, Поэтов в тюрьмах много, рифмаплётов: люблю, кровать куплю. Но они так за чай курить стишки сочиняют и, чтоб не скучно было, бабам пишут поэмы. А ты, я слушал твои стихи не любитель этой тюремной романтики, и мне это сразу понравилось. И скорее всего поэтому, я и обратился к тебе. Прошло две недели, и между нами стёрлась грань поверхностного общения. И если мы теперь, не пожелаем друг другу приятного аппетита, никто не огорчится и не подумает, а что это он перестал меня замечать, игнорирует, значит… Две недели прошли, две недели назад окончательно нас подружил чай, как в рекламе по ящику.– Поэт слушал Хохла и поражался его наблюдательности.

– Стихи я пишу всю свою сознательную жизнь, с четырнадцати лет. Несколько авторских сборников издал, так голый энтузиазм. А что?

-А прозу раньше не пробовал писать?

– Так несколько рассказов, две неоконченные повести, рукопись одной я потерял. Оставил у одного дворника Вити с Лиговки, когда пришёл забирать тетрадь, оказалось, он куда-то съехал, мне советовали узнать в ЖКХ, но времени на это я не нашёл.

– Вот-вот, я снова повторю, что не ошибся в тебе. Это судьба. Малоизвестный поэт попадает в тюрьму и пишет повесть об обычном человеке. Это отлично! Это прекрасно!– Хохол поднял указательный палец вверх и делал такие движения, будто размахивал пистолетом.

– Я не малоизвестный, я вообще неизвестный,– скромничал Поэт.

– Ну, допустим, известный, но в узких кругах. И что ты подразумеваешь, под известностью? Известность бесплатная и платная. Можно пробежаться голому по метро, тебя какой- нибудь чёрт снимет на камеру, такая известность хуже геморроя. Известность, которая приносит деньги, я думаю, пока тебе не нужна. Ты не сможешь справиться с ней, сопьёшься. Может, к тебе никогда она и не придёт, эта капризная коварная дамочка- известность.

– Спасибо, это бодрит,– прервал Поэт речь Хохла.

– Тебя ж должны отпустить, если не допишешь повесть здесь, на воле сложнее будет, и не то уже. Настроение другое появится в словах. Так что торопись, тюрьма- искусница.– и Поэт торопился, писал каждый день, но на волю хотелось больше, чем писать о жизни, какого-то хохла хрен с ней с этой писаниной.