Наш дом больше напоминал музей или картинную галерею. Отец настоял, чтобы все было в мраморе: лестница, полы и даже подоконники. Когда я бегал по особняку босиком, у меня всегда замерзали ноги. В центре гостиной висела качественная репродукция «Апофеоза войны» Верещагина, рядом – «Последний день Помпеи» Брюллова. Каждый раз, когда я проходил мимо них, мне становилось не по себе.

В собственном доме я ощущал себя бесприютным и неприкаянным, будто никак не мог найти себе места. И стены, и позолоченные перила, и мраморные подоконники казались невыразительными и безжизненными.

Моя спальня находилась на втором этаже рядом с отцовской. Наши комнаты отделяла только ванная, в которой я отмокал почти каждый день. Вода снимала напряжение. Сейчас тоже хотелось нырнуть: хоть в бассейн, находившийся в цоколе, хоть в джакузи – куда угодно, лишь бы смыть с себя сегодняшний день. Но Ира довела меня до спальни и дождалась, пока я сниму рубашку.

«Наверное, хочет застирать кровь», – решил я и протянул ей заляпанную красным одежду.

– Поспи, – ласково сказала горничная, когда я снял школьные брюки и забрался в кровать.

Ее рука ласково подоткнула мне одеяло. Иногда я мечтал о такой матери, как она, – заботливой, светлой, с искрящимся взглядом добрых карих глаз. Но для меня это были лишь непозволительно роскошные грезы: родную мать я не знал, а Ира просто няня, хорошо исполнявшая свою работу.

В жизни моей присутствовал только отец, который хотел дать мне все.

– Хорошо, – согласился я. – Во сколько он вернется?

– К семи.

Время его возвращения не менялось из года в год. По приходе домой отец всегда делал одно и то же: разваливался в кресле, наливал бокал виски, закинув в него специальные охлажденные камни. Иногда он доставал сигару. Отцовский распорядок не менялся, оставаясь таким же предсказуемым, как и дожди в июльском Петербурге.

Но сейчас невыносимо было думать о папе и его возвращении, поэтому я провалился в беспокойный сон. И мерещились мне огромные шахматные фигуры, которые хотели раздавить совсем крошечного меня. Вместо короля стоял отец и руководил движением пешек. Сквозь сон я понимал, что все происходящее нереально, но от ужаса ноги мои дергались, сведенные легкой судорогой.

Я уже почти проснулся, когда услышал, что дверь в комнату тихонько открылась.

– Просыпайся, – раздался голос Иры над моим ухом. – Отец хочет тебя видеть. Он в гостиной.

Сквозь остатки сна я вяло кивнул, пытаясь проснуться окончательно. Я бы с удовольствием лег спать до самого утра снова, чтобы отдохнуть еще часов двенадцать. Но нужно было идти, пока я не заставил отца слишком долго ждать.

– Ну как ты? – поинтересовался он, едва я перешагнул порог гостиной.

Босыми ногами я шлепал по холодному мрамору. Отец же всегда ходил в тапках, и сейчас он сидел обутый, закинув ногу на ногу. Его длинные пальцы сжимали хрустальный бокал с щедро налитым в него виски.

– Лучше. – Я постарался не дрогнуть голосом. – Голова почти не кружится.

– В общем, поедешь ты в санаторий. Я купил путевку, – вздохнул он.

Я подавил улыбку и посильнее укутался в темный махровый халат. Взгляд отца смягчился, и он мелким, еле заметным кивком головы указал на диван. Я сел, забравшись на него с ногами.

– Когда?

– Через три дня. До этого оформим тебе больничный, чтоб медсестра твою безжизненную физиономию не видела.

– Спасибо, папа, – вежливо поблагодарил я.

– Ира соберет вещи, а ты не забудь взять книжки хотя бы по английскому. Самостоятельно позанимаешься…

Казалось, он сказал все, что хотел, но я почувствовал незавершенность, поэтому молча сидел, не посмев сбежать сразу к себе в комнату. После пары глотков виски отец уже расслабился, но вон то еле заметное пятно на декоративной штукатурке прямо напротив моих глаз напоминало, что недопитый увесистый бокал может с отцовской подачи врезаться в стену.