– Давайте сюда визитку.

Поняв, что их разговор подходит к концу, я попятился. Не хватало только, чтоб меня застукали за подслушиванием. Отец еще порог кабинета не переступил, а я уже понял, что воздух вокруг него искрится от ярости.

Его взгляд скользнул по мне, и одним кивком головы папа велел мне следовать за ним. С покорностью я двинулся к выходу из школы, а ноги меня еле несли – такими слабыми и ватными они внезапно оказались.

Он молча шел до машины, и эта тишина не предвещала теплого разговора по душам.

– Ты можешь шевелиться? – с раздражением обернулся отец, и я засеменил за ним быстрее.

Его темно-синий «мерседес» был припаркован у самых школьных ворот. Как отец собирался вести машину в таком состоянии, я не знал: у него подрагивали руки, а на скулах играли желваки. Едва я забрался в автомобиль, мне захотелось слиться с сиденьем. Отец курил на улице. Сигарета быстро тлела, а папины затяжки были поспешными и нервными.

Наконец он сел за руль, и его пальцы крепко сжали кожаную оплетку.

– Ты должен был сразу позвонить мне!

– Я упал в обморок… Я и так попросил…

– Скажи на милость, почему ты не остался дома, если было плохо?!

Я замялся, судорожно пытаясь пристегнуть ремень безопасности, но пряжка никак не хотела попадать в защелку. Вырвав у меня из рук ремень и что-то зашипев себе под нос, отец пристегнул меня сам.

– Санаторий ему. Поедешь теперь развлекаться! – выплюнул он. – С нагрузками он не справляется. Тоже мне. Щенок!

Он завел машину, и двигатель начал рычать, прогреваясь. Отец продолжал бормотать, но я немного расслабился: если до сих пор не ударил, значит, опасность миновала. Одна только перспектива провести несколько недель подальше от дома заставила меня улыбнуться.

Но я все еще не был уверен, что отец в действительности позволит мне уехать: обычно столь резко принятые решения никогда не доходили до их исполнения. Папа мог сейчас пообещать мне что угодно, а на деле оставить все висеть в воздухе. Но я все равно продолжал надеяться.

– Еще и на секции ходить ленится! Если бы у меня было столько возможностей, сколько у тебя.

Я не ответил, молча смотря перед собой, и даже не заметил, как у меня из носа опять пошла кровь. Тягучие капли упали на белую рубашку, и только тогда я опомнился, резко зажимая пальцами нос.

Отец покосился на меня. Из бардачка между нашими сиденьями он одной рукой вытащил салфетки, пока мы стояли у светофора на перекрестке. Папа сам приложил мне салфетку к носу, надеясь унять кровотечение, но тонкая бумага быстро напиталась алым, и я перехватил ее пальцами.

На рубашку все равно попали пятна крови.

– Я не хотел ее испачкать… – прошептал я, вздохнув.

– Ира постирает, – устало покачал головой отец.

Моя голова сама собой привалилась к стеклу, потяжелев, и я провалился в тревожную липкую дремоту. До дома ехать было далеко – мы жили за городом, а мой лицей находился почти в самом центре Петербурга.

Я проснулся, когда мы заезжали в ворота. Папа открыл их с брелока и кивнул охране, высунувшейся со своего поста. Он не стал заводить «мерседес» в гараж, а довез меня до входной двери, из которой выскочила горничная.

– Ира проводит тебя в комнату, – сухо бросил отец. – Я отъеду по работе. На секции позвоню и предупрежу, что тебя не будет. Поспи, Рудольф. Надеюсь, к ужину ты придешь в норму.

Я поспешно кивнул и вылез из машины. Мы никогда не прощались.

Горничная – моя бывшая няня – тут же приветливо раскинула руки в сторону, призывая меня к объятиям. И я, подбежав, мгновенно уткнулся Ире в плечо, не обратив внимания на то, что испачкал ей платье кровоточащим носом.