Напрягаюсь. Тема отца – тяжелее некуда. Он строгий очень… с моей мамой не сравнить.

– Ты помнишь, он ничего не знает? – стреляет в меня подозрительным взглядом, и я спешу успокоить быстрым кивком. Лена принимает и продолжает: – Если узнает… ёптиль…. Всё, конец игры – выходим на поклон. В плане: отпевать меня останется.

– Прекрати! Ты утрируешь… – улыбаюсь.

Шуточки про смерть – это как-то слишком, особенно после того, как я сбежала от Анны Платоновны, где каждый закуток… как из фильмов-катастроф.

– Щас, ага! Не утрирую, конечно, – резко отвечает, сложив руки под грудью. – Он меня реально придушит. Не руками, конечно, просто задавит, как обычно это делает. «Лена – надо это, Лена – это не надо, Лена – там, Лена – тут»! – злобно коверкает голос, вставляя нотки характерные стилистическому повествованию Петра Борисовича.

Блин…

– Я не скажу, – обнимаю подругу, – мы же договорились.

Лена улыбается, укладывая голову на моё плечо.

– Хорошо, что ты у меня есть, а-то загнулась бы давно на таких щах. Бесят сволочи.

Улыбаюсь, обнимая крепче. Хочу открыть рот и признаться, но в самый последний момент притормаживаю. Нечего ещё говорить… Я только вчера набралась смелости и написала в ответ сакральное: «Привет». Трусиха, блин… Лена, будь на моём месте, взяла быка за рога только так, а я, почему-то и тут сильно торможу.

Кира – трусиха от бога…

Старенький, деревянный стул, в общей кухне, то и дело предательски скрипит, напоминая, насколько он трухлявый. Я ещё маленькая пыталась его расшатать, похоже получилось. Методично перебираю зёрна – хорошие в одну миску, плохие в другую. Абсолютно рутинное занятие – под что-то такое, неплохо получится засыпать. Клюю носом.

Где-то работает телевизор и слышится приглушённый плачь Дашеньки, которую на дневной сон пытается спровадить Ангелина. Они с мужем плохо ладят, точнее: очень плохо ладят и плачь шестимесячной малышки, всегда сопровождается переругиваниями родителей, но сегодня, Максима дома нет. Так что… чуточку спокойнее.

Мы с ней часто болтаем на общей кухне, когда приходится приготовить что-то более масштабное, чем бутерброды на скорую руку. Она нормальная, сейчас уставшая и измотанная, но, в общем – приятная. Как минимум, ни разу не успели поругаться из-за графика уборки, как это бывает с Ларисой Алексеевной из третьей комнаты. Стараюсь не вступать в конфликт, но не всегда удаётся избежать … женщина она сложная и капризная. С мамой нормально общается, а мне, нет-нет, да, скажет что-то «ласковое».

Старательно перебираю горох, максимально внимательно вглядываюсь в крупу, при этом глаза всё равно съезжают на экран мобильного. Он на коленках, под прозрачной скатертью, полностью заблокирован, но меня отвлекает так, словно там сериал включен…

– Тань, пойдёт! – отмахивается соседка. – Съехались они, живут. Я не лезу. Хотела жить с парнем, вот пусть и живёт, нечего к мамке бегать каждую ссору. А-то чуть что, сразу звонит, кричит, манатки собирает. Мне вот это зачем? Решила, так пусть. Нечего тут ерепениться.

– А если обижает? Ты что, дочь родную не поддерживаешь что-ли?

Тётя Надя переводит глаза на меня и прищурившись, говорит:

– Поддержу, если не прав, а если она сама там фигавертит, то получит за это. По справедливости сужу. А-то умные все. У неё своя колокольня, у него – своя.

Мама руками всплёскивает, я ускоряюсь… слушать их беседу, если честно, не очень хочется. Заправляю падающий локон за ухо, нос ниже опускаю. Ксюша – дочка тёти Нади, такие фейерверки закатывала пока жила с матерью, что мне и не снились. Положа руку на сердце, могу только помолиться, чтобы там всё сложилось, и она не вернулась обратно. Мы всё детство ругались и дрались пока никто не видит. Не получалось мирно сосуществовать. Я только год как выдохнула. Хочется приезжать к маме на каникулах и её поблизости не видеть.