В юности, как ни в какое другое время, еще не ясно, чему надо следовать – обстоятельствам или убеждениям. И ты невольно принимаешь реальность такой, какая она есть. Для меня, юного студента-комсомольца таким был советский мир коммунистических отношений, где царили плановая экономика и коллективистские представления об обществе, а нынешние молодые люди в большинстве своем также уверены в том, что они живут в современном демократическом государстве, где экономикой управляет рынок и любой человек может стать олигархом или, скажем, почтальоном. То есть само время и реальная ситуация определяют мир человеческих представлений и взаимоотношений, которые до поры до времени большинству граждан представляются вполне естественными.

Вот таким «готовым» миром была для меня сама Одесса и университет, первый на юге России, созданный в 1865 году, где работали Мечников, Сеченов, Ковалевский, Федотов и другие выдающиеся ученые, и он недавно (2005) отметил свое 140-летие. Приехав сюда отметить 60-летие своего поступления в университет, я, конечно, был далек от того, чтобы сопоставлять и сравнивать порядки и поведенческие нормы, царившие здесь когда-то, с тем, что увидел сейчас, хотя что-то узнавал, а что-то казалось новым и необычным. Невольно всплывали прежние картины студенческой жизни и людских взаимоотношений. Помню, как стал комсоргом курса, чем мы тогда увлекались, что в жизни нас заботило. Вспоминать прошлое было легко и приятно, так как со многими я дружил или пользовался приятельским расположением сокурсников. Но много лет спустя, будучи в США в командировке, встретил в Байройте Бэлу Кац, бывшую свою сокурсницу, и в откровенной беседе узнал, что она меня «еле терпела», как не любила, впрочем, и весь комсомольский строй «любимой тобою» (мною!) жизни. Наверное, не только она была тогда так настроена, но я почему-то уверен в том, что иначе, хотя и по-разному, воспринимали меня и те уже далекие годы многие из бывших товарищей и друзей: Дина Артюшина и Таня Савилова, Эмма Львова и Сталина Салаван, Лариса Бурчак и Тала Дехтярь, Лёва Рожецкин и Арнольд Слюсарь и другие. Тот же Вася Фащенко, комсомольский секретарь украинского отделения филфака, или Леон Калустян – «вечный» глава профкома университета. Все они, люди очень разные, прожив и пережив выпавшие на их долю испытания и невзгоды, каждый по-своему оценивает теперь и свое прошлое. Я был от них оторван, с большинством из них даже не переписывался, и потому сегодня ничего толком и по существу сказать о них не мог. Но в разговорах с ними самими, или их близкими и друзьями, что-то узнал о них, как выяснилось, и приятное, и неприятное. Я публично поблагодарил всех моих бывших товарищей и друзей за доверие и дружбу, которой они меня когда-то одарили. Для меня это были не пустые слова, ибо я действительно многим из того, что со мной с того давно минувшего времени сталось и случилось, обязан тому доверию и поддержке, которые я ощущал и получал в наших учебных делах и в разного рода других «мероприятиях», использую это кургузое слово – определение тех времен. В подтверждение приведу пример: три года подряд, на отчетно-выборных комсомольских собраниях меня, как секретаря, всегда весьма остро критиковали – за излишнюю остроту, принципиальность, похожую на придирчивость, за излишнее «самомнение». Но все три раза, при тайном голосовании, я получал… наименьшее число «против». И всегда в конце отчетного собрания по просьбе своих товарищей-комсомольцев танцевал цыганский танец-«чечётку». Это я запомнил навсегда.

Приведу конкретный пример своего понимания дружеской отзывчивости. Вот письмо Лёвы Рожецкина, сокурсника-отличника, как потом выяснится, не только талантливого педагога, но и поэта, автора замечательной поэмы «Позднее эхо», написанной верлибром и изданной в начале 90-х годов. Юность автора прошла в фашистском гетто, где он чудом выжил. Поэма о трагедии войны, невинных жертвах – стариках, женщинах, детях, оказавшихся в гетто, о зверствах фашистов и благородстве людей, которые, рискуя собой, помогали узникам, спасали их. О том, что Лёва – поэт, я узнал через несколько десятилетий, настолько скромным и стеснительным он был в быту, общении. Он обратился ко мне с просьбой помочь опубликовать поэму: уже после того, как получил отказы от журналов «Юность», «Звезда», издательств «Советский писатель» и «Радянський письменник». Ко мне обратился не только потому, что вместе учились, а надеясь на то, что я смогу ему помочь, хотя и знал, что я «не издатель и не волшебник» (его слова). Поэма мне очень понравилась, и я ему об этом написал, и о том, что она понравилась тем, кому я её дал почитать. В ответном письме Лёва пишет: «Здравствуй, дорогой Олег! Наверное, самое доброе в человеке – когда, пройдя сквозь годы и испытания, он умеет оставаться самим собой. Тронут сердечностью и теплотой твоего письма, твоей душевной распахнутостью. Отрадно и твое мнение, и мнение людей, прочитавших книгу. Это –