наверное, даже поумнел, хотя не мне, конечно, об этом судить. Без самодовольства и хвастовства говорю, что за годы студенческой жизни я ни разу (!) не обратился за помощью к родителям, решал всевозможные житейские вопросы и проблемы самостоятельно (тот же вопрос о женитьбе, о чем шла речь в предыдущей главе). Все студенческие годы проходил в перешитых мамой на меня отцовом кителе и брюках-«галифе», не имел выходного костюма до самой аспирантуры. Скромен был и в еде: не знал других мест, кроме обычной столовой на углу Карла Маркса и Дерибасовской; не знал «злачных» мест, дорогих и модных закусочных и ресторанов, и знаменитый подвал «Мишки-япончика», что находился в 300-х метрах от моего студенческого общежития, впервые посетил лишь по получении диплома об окончании университета. И хотя обрёл за эти годы проблемы с желудком, перегрузив его кислой капустой, обделенным и несчастным себя не чувствовал, и дальше расскажу, как и чем был вознагражден за свою юношескую скромность уже в сытые взрослые годы.

Еще одним открытием моего юношеского жития-бытия стала вычитанная в «Немецкой идеологии» Маркса и Энгельса мысль – обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства. В правоте и точности этой сентенции я убедился на примере собственной жизни и общения с людьми, которые меня тогда окружали и повлияли на формирование моего образа жизни. Странная штука-жизнь: в Одессе я оказался случайно, в результате стечения обстоятельств, сам никого и ничего не выбирая, и при этом люди, которые меня там окружили, почти все, за редчайшим исключением, оказались не только симпатичными и дружелюбными, но и крайне близкими мне по духу. Забегая вперёд, скажу, что человек я «везучий», особенно на встречи и знакомство с хорошими и интересными людьми – учеными, врачами, актёрами, спортсменами и т. д. Одесса стала первым городом и местом, где я эту «везучесть» познал и прочувствовал. Не смогу назвать и сказать памятное слово обо всех, с кем я в этом удивительном городе встретился и подружился (просто для этого надо писать отдельную книгу), но тех, кому я обязан теплом соучастия в моих делах и переживаниях, все-таки попытаюсь назвать.

Я уже назвал Зинаиду Григорьевну Дьяконову, сыгравшую особую роль в приобщении меня к очень специфичной одесской культуре вообще, к театральной – в частности и в особенности. Эта красивая женщина, строгая и с виду, и в словесном общении, судя по всему, прожила непростую жизнь (включая оккупацию Одессы немцами и румынами), но никогда (ни разу!) на моих глазах не позволившая себе кого-либо обругать и обидеть. Когда через 10–15 лет, будучи уже в Москве, задумаю и стану создавать книгу-сборник «Эстетика поведения», я часто мысленно буду вспоминать и опираться на образ и стиль общения с людьми именно Зинаиды Григорьевны.

Моим «закадычным другом» станет Саша Чернявский, молодой режиссер русского театра им. Иванова, до самой кончины своей (скоропостижной), будет поверенным всех моих сокровенных чувств и мыслей. Вспоминаю его, храню письма, присланные в Москву, когда он, уже больной, но скрывавший свою серьезную болезнь, незадолго до смерти (в Киеве, на операционном столе) взялся «пылесосить» нашу квартиру, и мы с ним вели бесконечные разговоры-споры об одесских и московских театрах и спектаклях. Отношения у нас с ним сложились «мужские», мы привыкли говорить откровенно, делясь мнениями и сомнениями, которыми обмениваются лишь друзья. Вроде того письма, что я получил от Саши в ответ на мое, где журил его за инертное отношение к собственной судьбе: из театра ушел, в киностудии не прижился. И получил от него такой ответ: «Иди ты в….! Очень уж ты