Понимаю, что представленная картина моего советского детства выглядит слишком гладкой и благополучной. Каковой, кстати, она и была на самом деле. Читатель знает немало иных, совсем не благополучных, напротив, очень драматичных примеров и образов тяжелого, «несчастного», детства тех времён – обездоленного неладами в семье, бедностью или, еще хуже, репрессивной судьбой родителей. Как описал, например, Василий Аксёнов злоключения «сына врага народа» в своей повести «Дети ленд-лиза», или как представлены страхи и переживания героя повести «Детство Лёвы» московского писателя Бориса Минаева, и другие жизнеописания из истории и мифологии советской реальности. Я имею в виду довоенное детство эпохи пионерских отрядов, и как оно менялось в период послевоенного восстановления и строительства страны, внутренне и внешне изменилось в пору наступившего и затянувшегося «застоя», не говоря уже о том, каким оно стало в стрессовые «лихие годы» постперестройки. Соглашусь с теми, кто считает любой опыт детства по сути своей трагичным, полным загадок несостоявшихся желаний и устремлений. Думаю, каждый из нас, вспоминая собственное детство, обнаружит тот момент, когда он почувствовал и обнаружил, что детство уже прошло. В следующих главах я расскажу, как расстался с детством, а сейчас опишу событие или эпизод, с которого это расставание началось.

Это случилось и произошло летом 1947 года, во время экзаменов на получение аттестата зрелости, которые проходили в 39-й средней школе Николаева. Сдал я их успешно, но этот успех был омрачен событием, которое заставило меня немало поволноваться и пережить. На выпускных экзаменах, как полагалось, все писали сочинение на избранную тему, из трех представленных на классной доске – две из них по пройденной программе, и одна – на вольную тему. Я выбрал тему «Образы коммунистов в романе Михаила Шолохова «Поднятая целина». Мне нравился сам роман и Шолохов с его героями, писалось, помню, легко и с охотой. После, вдруг, обнаружили, что в сочинении я допустил серьезную ошибку, причем не грамматическую, а политическую, и это стало предметом особого разбирательства. До сих пор не знаю, кто проявил тут «бдительность», обнаружив опасный, «идейный» перекос и грех молодого, но уже взрослого, с паспортом, человека, стало быть, ответственного за свои поступки. «Состав» ошибки заключался в тезисе-выводе, которым я венчал анализ «левацких» перегибов-ошибок Нагульного: «…но партия быстро исправила свои ошибки». Не «эти», а именно «свои» ошибки, то есть самой партии, в то время, как мне объясняли ответственные товарищи, партия не ошибается, ошибаются лишь её отдельные члены и группировки. Пришлось мне устно и письменно объяснять в разных инстанциях, что я имел в виду, таким вот образом понимая и оценивая деятельность партии и смысл коллективизации. Выясняли природу и степень моей «вины» достаточно долго, пока не вмешался кто-то из разумных людей, сумев, видимо, отвести нелепое подозрение в моей «политической» неблагонадежности или близорукости, как в те времена было принято характеризовать подобные случаи. Как потом я узнал, мое сочинение вдруг признали. одним из лучших по городу. Но, получив и пережив первое такое потрясение в своей жизни, я воспринял его как красноречивый сигнал и знак того, что детство кончилось.

Летом 1947 года, получив аттестат зрелости, я поехал в Киев, чтобы продолжить учебу, хотя толком будущую профессию еще не определил и не выбрал. Серебряная медаль, что в итоге выпускных экзаменов я получил, позволили мне сдать документы в театральный институт им. Карпенко – Карого, где мою кандидатуру активно поддержала Наталия Михайловна Ужвий (запомнив меня по выступлению на конкурсе в 1945 году). Однако моя актерская карьера не состоялась: девушка, с которой я тогда (со школы) «дружил», сказала, как отрезала – «я или театр», документы пришлось забрать и с опозданием добиваться, чтобы меня зачислили студентом русского отделения филологического факультета Киевского университета им. Т.Г. Шевченко (как удалось этого добиться – тема отдельная). Можно сказать, так драматически закончилось для меня детство и отрочество, началась юность – первая ступень уже взрослой жизни. Понял это я потом, спустя годы, осмысливая свое прошлое с помощью сына, читая его книгу «Возрасты жизни» (1988 г.). Оказывается, если отрочество является концом детства, то юность есть начало молодости как таковой, включая в себя такие важные события и перемены, как окончание школы, начало трудовой деятельности, служба в армии, для кого-то и ранний брак. Понятно, одни в юные годы быстро взрослеют, умнеют и мужают, другие, напротив, заболевают юношеским максимализмом, и, видимо, неизбежны ошибки, просчеты, влекущие за собой кризисы и психические срывы.