***

Между соревнующимися мужчинами не принято называть друг друга по имени. В разговоре с предметом соревнования. Допустим, один уже имеет (в обоих смыслах) этот предмет, а второй только тщится. Тот, что тщится, не будет говорить ей: ну как там твой Василий? Лучше будет строго и тактично держаться общепринятых по условной конвенции правил и говорить «он». Он любит тебя? Он правда любит тебя? Да разве он способен оценить всей прелести твоей?! Да разве может он?! Да брось же ты его, в конце концов!

Если б было иначе, мужчины в своём дружелюбии, солидарности и услужливости дошли до того бы, что начали безбожно тыкаться друг в друга членами. Но разве не смех это, тыкающиеся членами мужички? Толстенькие, с брюшками. Волосатые брюшки трутся, упираются! Смех-смех! До пота! Впрочем, какая чушь…

***

Повелительно она попросила подойти к ней. Я выполнил и оказался с нею лицом к лицу. Всё было понятно. Её взгляд, её губы. Коснулись моих, и стало приятно. Я тут же увидел его лицо, непомерно беззащитное. И было так хорошо, от сознания, что прыгаешь сам на себя, ногами проламывая грудь, что хотелось прыгать ещё и ещё, растоптать себя в прах! О, эта маленькая победа над собой! И ни капли жалости! Оплеухи сладострастны, если заслуженны тобой.

***

Я наделён чрезвычайной человечностью. И мне по-человечески жалко будет твоего друга, если ты покинешь его ради меня. А я не хочу наделять никого своей жалостью. Люди, кажется, заслуживают большего. Они заслуживают любви. Но любовь должны выскребать из себя заржавелыми тупыми совочками. Забытыми Маленьким в песочнице во время дождя.

***

Кто-то считает, что всё решает «как», но я думаю, «как» напрямую зависит от «что»; «что» полностью формирует «как», и нельзя отделять одного от другого. Поэтому Сорокин, например, − это дерьмо дерьмовское. Что снаружи, что внутри. Может, конечно, дерьмо так затвердеть, что на секунду покажется благородным камнем бурых пород. Но стоит только слегка ковырнуть его упредительным движением палки, как вырвавшаяся наружу вонь провозгласит царя своего – Великого Навозника.

***

Выходишь из метро: чёрненькие москвичи кружатся вкруг девочек беленьких, хищно скалятся: «Лэна, тебя Лэна зовут?!» И девочки блядски лыбятся им в ответ. Может, в душе они шлюхи, а может, родители, нарядив их в красочные шапочки и курточки, не объяснили, как себя вести с чужаками. И мальчиков русских нет почему-то. Да. И я не знаю, что должно сделать бы. По-стариковски читать нравоучения, подраться, зашить девкам их щели? Эти клыкастые разгрызут нитки в два счёта, и огребёшь вдобавок задаром! Нет, я не стану вмешиваться. Я вам не герой.

Наконец решили отменить в школах Толстого, Лескова и Достоевского. Давно пора, господа, в добрый путь! Головастый царёк и его соплеменники всё продумали, не стоит рыпаться! Уберите свои вострые собачьи члены обратно в штанишки и застегните на все пуговки! Мне, конечно, немного болезненно и тревожно, но всё это пройдёт − перетрётся в совместных наших трениях и исполинских усилиях не дрогнувших век.

***

Мне всегда нравились нежные утренние сумерки и затихающие, но пылкие сумерки вечера – раннего, зимнего. Я стою на поле перед своим ветхим домом. И кажется, я готов ему поклониться. Он похож на старый улей; а с виду обычная обшарпанная многоэтажка, но во мне она вызывает душевный трепет. Я всегда любил утреннюю дорогу в школу, но мне никогда не нравилась самая школа. И дорогу домой любил. Я верю − смерть моя сквозь боль, чужие запахи и разлуку будет тем нежным неясным рассветом − утренними сумерками. Иначе, не стоило жить.