Андрей вскинул брови. Если фамилия Табеев ему была смутно знакома, то Горшенёва он вспомнить не мог.

– Когда меня выпишут? – спросил Балыков.

– Когда сами захотите уйти, – сказал Медведков.

– Не хочу пока, – заверил его Андрей и попросил: – Перестаньте мне колоть лошадиные дозы успокоительного, мне уже лучше.

– Ладненько, – потёр ладони Медведков.

Потекли одинаковые, скучные дни. Балыков много спал, гулял в заросшем парке, отъедался. Относились к нему настороженно, боялись рецидива. И зря. Несколько раз Андрей поговорил с дочкой по телефону в кабинете Медведкова. Но он понимал, что рядом с Викой сидит Дина Петровна с выражением муки жалости на лице, потому разговора не получалось. Викуша только лепетала: «Папочка, прости! Папочка, выздоравливай!»

***

– Этот шрам мне постоянно напоминает, что всё может быть не таким, каким кажется, – Балыков невесело засмеялся.

– Наверное, это кризис среднего возраста. Вспоминать о том, что причиняет боль и проживать её снова. Может, это и сущая банальность, но об этом так много пишут, – улыбнулась Инна.

– Нет, Инна Викторовна, – возразил ей Андрей, – кризис среднего возраста я уже преодолел и следом попал в другой. В кризис деперсонализации.

– Впервые слышу о таком! – удивилась Инна.

– Это значит, что я смотрю на себя со стороны и удивляюсь: это всё происходит со мной? Где же я сам, когда же я стану собой?

– Мне кажется, что вы лукавите, – сказала Инна, – и кризис себе выдумали под стать. Вот жили себе обычно и скучно, а тут проснулся в вас удачливый игрок. И теперь ждете, что вас схватят на прикупе за руку.

– Вы весьма наблюдательны, – похвалил ее без смущения Андрей, – я думаю, что все у нас получится.

Инна поерзала на сиденье и не стала ничего отвечать, а с раздражением на саму себя уставилась в окно. Километров сто проехали молча. Инна задремала и проснулась, когда машина въезжала в Задонск. В этом городе она была впервые, и он чем-то напомнил ей Кострому, в которую она ездила как-то с мужем. Всюду золотые купола, берег неширокой спокойной реки, узкие старинные улицы, в домиках полукруглые окошки. Андрей припарковался в каком-то проулке, видимо, хорошо знал город. Они вышли из машины, Инна потопталась на месте, разминая затекшие ноги. Залитая солнцем округа выглядела праздничной, звонили в колокола.

– Странно, утренняя служба прошла, – старалась показать свою осведомленность Инна.

– Это не на службу зовут. Это паломники развлекаются. Ежедневно в Задонске их сотни, а в праздник до нескольких тысяч доходит. Владыка разрешает самым ретивым позвонить в колокола, как часть культурной программы для паломников.

– Какая-то коммерциализация, не находите? – спросила Инна.

Андрей пожал плечами, мол, толкуй, как хочешь.

Зашли в монастырскую столовую. Пахнуло пирожками со сладкой начинкой, но Балыков их не купил, а взял горячего супа и салат, Инна последовала его же примеру. Обедали и рассматривали посетителей. Кассир в платочке утомленно выбивала чеки, ошибалась и резковато отвечала покупателям.

– Я думала, что в монастырях все вежливые, – шепнула Инна.

– Напрасно, это такие же люди, как и мы сами.

– Вы не осуждаете их? – удивилась Инна.

– Не вижу повода, – отрезал Андрей, и девушка заметила, что он волнуется.

После обеда они погуляли по территории монастыря, и Балыков зашел на погост. Инна рассматривала могилы настоятелей, братьев, благодетелей-жертвователей. Балыков остановился у памятника, на котором было начертано имя отца Иллариона.

– Это могила моего двоюродного брата, Павла в миру. Какое-то время нас одна бабка воспитывала. Потом меня в интернат определили, а Павлика отец забрал. Мы всю жизнь дружили, хотя и были разными. Слишком разными. До полного непонимания.