***

– Ну, милостивый государь, и как вы думаете, где вы? – спросил полноватый Медведков, сияя как пуговица с гусарского мундира.

– Не пойму пока, – ответил заплетающимся языком Балыков, – а вот ваше лицо мне знакомо.

– Конечно, знакомо, мы лет семь-восемь друг друга знаем. Вы мне пациентов на экспертизу доставляете, – Медведков заботливо поправил одеяло на кровати.

– Вы – Лев Евгеньевич, – неуверенно сказал Андрей.

– Славно-славно, – проворковал врач, – а то все не помню, да не знаю. Кушать-то будете? А то изверги вас через зонд кормили, а потом бросили эту затею, да витамины только и капали.

– В груди болит, – пожаловался Балыков.

– Конечно, болит, – покивал Медведков, – отчего бы не болеть? Зондом растревожили вам пищевод. Надо овсянки теперь, супчику жидкого с перловкой. Я вас на ноги поставлю, будьте спокойны!

С этими словами Медведков чинно удалился, дав какие-то распоряжения медбратьям.

Балыков сел и огляделся. Обычная больничная палата: тесная, узкая, как ученический пенал. Три койки, включая Балыковскую. На одной лежал заросший седыми космами и густо покрытый татуировками мужик. Вторая пустовала. На окнах решетки. Рамы старые с облупившейся краской, кусочками желтой ваты. Умывальник в углу с латунным носиком и белой шапочкой, сильно поцарапанной, словно ее грызли. Именно этот старинный водяной кран навел на Балыкова смертную тоску: «Вот он какой, мой теперешний дом». Стены до половины в синей краске, а до потолка в побелке. Побелка густая и свежая, как пудра на щеках девки на выданье.

– Очухался? – спросил Балыкова татуированный мужик.

Балыков не ответил. «Доигрался до дурдома», – подумал он.

Через какое-то время пришла мысль, что теперь с работы его точно попрут, и Андрей захохотал. Расхохотавшись, не мог успокоиться, всё икал и трясся, пока не завыл, завалившись на бок, кусая угол подушки. Так и выл, пока не пришел санитар и не сделал болезненный укол в тощую задницу. И в этот раз Андрей не пообедал, а уснул. Проснувшись, потребовал еды. Ему принесли в неурочное время как особе, приближенной к врачу. Каша была склизкой и холодной, а суп мутным, но Андрей всё съел.

На следующий день он начал вставать, шатаясь, подходить к окну, смотреть на деревья, уже опаленные ранней осенью. В голове поселилась странная пустота. Он рассмотрел свои руки в бинтах и вспомнил, что резал вены. Но отчего он мог так с собой поступить… Нет, никак не вспомнить.

Медведков посматривал на Андрея с хитрецой – не выкинет ли тот какой штуки. На третий день вызвал к себе в кабинет и предложил коньяку. Балыков от рюмки отказался, его и так валило с ног.

– Память стала к вам возвращаться, Андрей Сергеевич? – спросил Медведков осторожно.

– Пока не очень… Что-то, как-то… – Балыков смутился.

– Можно ли вас тревожить?

– Только хорошими новостями, – усмехнулся Андрей.

– Вот и славно, – кивнул Медведков, вытянув руки перед собой ладонями вниз, похлопал по столу и продолжил: – Дочка ваша, Вика, жива. Все у нее в порядке, милиция её нашла и вернула к бабушке.

Андрей потер лоб, вспоминая, что не так, но … Тщетно.

– Ваше потрясение было настолько сильным, что мозг временно отключил некоторые участки памяти, через несколько дней все вернется.

– Сколько я уже нахожусь тут? – спросил Андрей.

– Восемь дней, – улыбнулся Медведков.

– Кто-то спрашивал обо мне?

– О, не беспокойтесь! Спрашивали, и многие! – оживленно начал врач. – И дочка ваша, и теща, и коллеги по работе. И друзья.

– Друзья? – Андрей неприятно засмеялся.

– Ну да, а что вас удивляет?

– Просто я не помню, кто теперь мои друзья.

– Как же, как же. Табеев, Горшенёв.