…В то раннее утро будильник в комнате номер тридцать девять студенческого общежития зазвенел в половине пятого. Подлужный резким, но невесомым и отработанным ударом ладошки утопил кнопку часов, прерывая лихорадящую трель – трое его компаньонов по комнате продолжали безмятежно спать. Алексей поднялся с кровати, на цыпочках пробежал по прохладному полу к окну и, ёжась, глянул за стекло. Увиденное его не обрадовало.

Ноябрь того года отличался по-женски капризной и непостоянной погодой: заморозки и снегопады перемежались оттепелями. Вот и накануне было ощутимое потепление, но текущей ночью резко похолодало, а затем на улице закрутила снежная круговерть. На дорогах намело сугробы. Ненастье означало, что студенту Подлужному следовало отбросить мечты о продолжении сна и поспешить к медсанчасти авиационного завода, где он подрабатывал дворником.

Студента зябко передёрнуло. Он протяжно зевнул. Алексей не выспался, поскольку накануне засиделся допоздна: на него снизошла муза поэтического вдохновения, и он, впервые в жизни, накропал наивные и неуклюжие любовные вирши… Впрочем, лирика даже Пушкина не освобождала от исполнения прозаических обязанностей. И потому Подлужный, покорно кряхтя, засобирался на отнюдь не романтическую работу.

Расчистку дорожек и аллеек Алексей закончил к восьми часам утра. Закинув лопату на плечо, он двинулся по заснеженной аллее к сараюшке, где складировал рабочий инструмент. Перешагивая через заносы, студент озабоченно помотал головой: участок, закреплённый за Колей Бойцовым, оставался неубранным. Тот, как обычно, проспал. Или элементарно поленился. Бойцов проживал поблизости от медсанчасти. Вполне объяснимо, что Подлужный решил забежать к другу, чтобы поддать лежебоке «стимулирующего импульса».

Поставив лопату в подсобку, Алексей отправился к приятелю. На неубранной бойцовской дорожке молодой дворник нагнал пешехода – крупную фигуру в зимней женской одежде, мимо которой он ни в какую не мог протиснуться. Его нечаянная спутница, судя по всему преклонных лет, так косолапила по узкой свеженатоптанной тропинке, окружённой глубокой снежной целиной, так размахивала руками, что обогнать её не представлялось возможным. Как минимум – до пересечения аллейки с широким тротуаром, тянувшимся вдоль трамвайной линии по улице Куйбышева.

«Угораздило же напороться на старую колымагу!» – в бессилии досадовал Подлужный. Впрочем, до «пешеходной развязки» оставалось всего ничего. Потому студент, смирившись с судьбой, покорно следовал за «произведением монументального зодчества».

Однако близ перекрёстка произошло непредвиденное. Узкая аллейка на подходе к тротуару имела уклон. Женщина попала ногами на накатанный ледяной скат, поскользнулась, упала, и её потащило вниз – прямо к трамвайной линии. Меж тем, невдалеке по рельсам, погромыхивая на стыках, на приличной скорости неслась трамвайная сцепка из двух вагонов. И по законам физики траектории движения двух тел неминуемо должны были пересечься.

Массивную мадам на спуске раскатило и завертело. Она уже не просто катилась, а неслась вниз с выпученными глазами, вздымая за собой лихую снежную пыль. По пути на тряских ухабах тётушка успевала периодически выкрикивать: «Ой, мамочки! Ой, мама! Ой, не могу!». При известной доле фантазии, можно было вообразить, что её по молодости родительница застала за чем-то непотребным и иногда нещадно поколачивала по чувствительному мягкому месту увесистым дрыном.

Женщина чуть опередила трамвай. Она мощно ударилась боком о рельс, а затем неуклюже и лихорадочно закопошилась, силясь встать на четвереньки и отползти от смертельно опасного места. Но это ей не удавалось. А сцепка, между прочим, уже накатывала на неё. Раздавался трезвон сигнального устройства. Визжали тормоза. Колёса высекали искры из рельсовой стали. И сквозь лобовое стекло вагоновожатой – смертельно перепуганной юной девчушки – доносился визг: «Ой, мамочки! Ой, мама!»