Но то, что никто из «Богемы» до сих пор не позвонил и не нашёл нас уже вызывало горечь. Ведь все работали в равной мере, все знали, где мы будем. Всё было просчитано наперёд, и состояние Дани не снимало с них ответственности. Они бы, самое малое, могли публично посочувствовать, навестить нас.

Внизу, рядом с телом Дани мне хотелось побыть одной. Но сейчас – ни в коем случае.

Я смотрю наше видео… Качество оставляет желать лучшего. Надеюсь, Хейз не будет причитать. Прелюдия, сцена, прыжок… и полёт… Тогда он казался продолжительнее, а здесь – бряк о козырёк да об асфальт. Вышло на порядок удачно, можем даже обойтись без склеек: удалось вовремя отключить камеру, дабы не заснять лишнего. Последние кадры изображают лежащего Даню (вид сбоку). Съёмка продолжалась безмолвной несменяемостью кадра вплоть до остановки записи. Камера удачно упала, сломала микрофон, похоже. Вышло здорово. Но только с эстетической точки зрения. Не было слышно моих криков. В реальности – хуже некуда. Кино, одним словом.

Меня веселит то, с какой нескрываемой бесчувственностью к происходящему играл Даня перед прыжком. Забавно знать весь процесс производства, испытывать неудачи и радоваться людям, что окружали тебя в эти моменты. Но куда смешнее будет наблюдать со стороны за реакцией и мыслями критиков, которые будут это оценивать (а они бесспорно будут), как эти самодовольные люди, выражающие своё «фи», продолжат сыпать заумными словесами в своих рецензиях и статейках. До чего же они будут удивлены, что самостоятельно мыслящим людям их мнение не обязательно. Надеюсь, Хейз не станет показывать наш полёт лишним глазам.

Однако это не совсем то, что я думаю. Это, скорее, общая позиция «Богемы». Я немного другого мнения… более лояльного что ли… Мне кажется, что прислушиваться нужно ко всему, но не всё воспринимать всерьёз, а умение фильтровать получаемую информацию в последнее время стало чуть ли не обязательным.

Прошло чуть больше недели пребывания в больнице. Мне удалось добиться того, чтобы наши койки лежали настолько близко друг к другу, насколько это возможно. Персонал начал воспринимать меня как девушку с приветом, которая втюрилась в молодого человека, подарившего ей букет переломов. Который к тому же пребывает в данный момент в бессознательном состоянии (как они тайком якшаются: «при смерти»).

Врачи на удивление часто говорят с ним. Да так, словно он вот-вот им ответит. Однажды всё-таки один врач, проверявший его показатели вечером, сказал про себя, когда уходил: «Какие же глупые формальности… Кома-то травматическая». А когда я спрашивала об этом на следующее утро, сообщили, что все врачи ведут себя тактично, а мне, скорее всего, показалось. Общаются они так, и всем советуют это делать, потому что беседа с человеком в таком состоянии даёт надежду и утешение. Правда, только говорящему. Врачи утверждают: были случаи, когда люди выходили из комы, услышав из разговоров вокруг них слова-триггеры. К сожалению, мне по причинам весьма и весьма естественным ближе неясное бурчание дежурившего тогда врача, которое для меня не оставляет никакой слепой веры.

Никто не возражает насчёт моего перемещению, иначе я создавала бы слишком много шума, общаясь с Даней. Наши с ним беседы абсолютно такие же, как обычно. Он молчит, я говорю.

Утрированное представление о наших отношениях раньше при любой удобной ситуации было кем-то да подмечено. Помню я эти лица, когда Даня после выжидающего, будто тактического молчания начинал говорить. Они сразу меняли о нём мнение, чаще всего в лучшую сторону. Он мог быть любезен, мог сострить и отшутиться, и совсем редко срывался до грубостей. Я никогда его не останавливала, это было против наших правил свободы.