Двести тысяч. А дальше был тупик, чистая математика, теряющая связь с реальностью. Дальше этого числа шла некая инсталляция, «в начале» которой не было слова.

В принципе, в инженерном плане она работала. Уравнения были точны – Андрей умел их читать. Они могли заслать летательный аппарат к Юпитеру или Сатурну, где тот, искусно проскальзывая меж астероидных колец, выходил на орбиту, делал снимки планеты и летел дальше, постепенно уходя за горизонт солнечной системы. Полёты «Вояджера», этого космического странника, сквозь пустынный, холодный и молчащий космос, завораживали, будили воображение, однако при всех своих сугубо научных и технологических решениях больше походили на старую историю о ковре-самолёте, на сказку.

Потому что новости, приходившие на Землю с расстояния многих миллионов километров об иных небесных сферах, не несли в себе ничего принципиально нового: лишь картинки, которые вполне походили на необжитые пространства Земли – горячие пустыни или холодные полюса. А те атмосферы или отсутствие их на далёких планетах свидетельствовали всего лишь об иных комбинациях химических элементов всё той же таблицы Менделеева. Увы, весь космос можно бы было смоделировать в обычной лаборатории или же инсталлировать в одном из павильонов Голливуда.

То же происходило и в микромире. Вся мощь современной науки наглухо упёрлась в то, что знали ещё античные греки: материя состоит из мельчайших частиц. Дальше этого дело не пошло. Невероятно амбициозное и дорогое сооружение андронного коллайдера в швейцарском андеграунде служило, скорее, к прославлению швейцарских банков, нежели научному прорыву и походило на легендарное вавилонское столпотворение. Дерзостный в своей безысходности проект. Кризис жанра.

Нужно было вновь обращаться к древнегреческому проекту «Всё во всём». А потому опускаться на землю, отступать на прежние позиции: психологически для человечества это будет труднее, чем посадка лунного модуля проекта «Аполло». Но заматеревшие в ХХ столетии физики, добившиеся неслыханных побед, явно выдыхались, их всё более дорогостоящие эксперименты собирали мизерную научную жатву, и потому неизбежно наступал ренессанс затюканных лириков, чьё «оборудование» ещё ведь недавно казалось жалким, устаревшим и ничтожным – всего лишь голая мысль.

И хотя направление поиска создателей коллайдера было верным – взять, наконец, за жабры ускользающее понятие «гравитация», – при всей грандиозной аляповатости проекта оно было слишком узким, чисто инженерным, прорабским, не более.

Андрей, впрочем, идя тем же направлением, тоже топтался тут на месте, и всё его научное «оборудование», умещавшееся в верхней части туловища, перегревалось и закипало, столкнувшись с незримой, но свинцово-непроницаемой стеной сингулярности, за которой таились все истинные сокровища мира. Вот тогда-то и громыхнула в его жизни «двоечка», взорвавшись тем истинным и единственным фейерверком светопреставления, какое дано было человечеству.

Слова на мониторе окрасились в чёрный пугающий своей абсолютно светопоглощающей фатальностью цвет, заняв, задавив огромным кеглем экран.

Андрей достал из пачки лист бумаги, взял чёрный фломастер и с давно забытой покорностью первоклассника списывал слова с монитора, словно со школьной доски://life// //kampf// //женщина// //food// //sex// //zero// //zero// //kampf//.

Он, конечно, перевёл, «зацифровал» в четверичной системе их смысл, однако всё оттягивал этот момент, не решаясь запечатлеть, высечь на бумаге то, что обычно является просто констатацией факта, пуритански лаконичным, убийственно точным и исчерпывающе понятным всем.