Вот с этим-то Андрюша смириться и не мог. Уже теперь ему становилось тесновато в этом мире, где довелось ему однажды очутиться. «Если был вход, стало быть, имелся где-то и выход», – думал Андрюша. Он искал запасной выход, конечно, а не тот, что ногами вперёд.

Форточка, которая буйствовала вот только что на месте монитора, захлопнулась наглухо. Самотёсов вернулся на круги своя, однако чувствовал, что экран, теперь вновь кристаллически жидко подсвечивая унылым электричеством, слегка ещё волнуясь мелкой рябью, готовился выдать десятку. После эдакой увертюры иного быть не могло, поэтому Самотёсов вновь пытался скрыться в доисторическом лесу, прикинуться тупоголовым огромным динозавром, жующим подножный корм, а не вторгающимся туда, куда доступа нет. Хотя, по чести сказать, он сам вот уже несколько лет торил эту дорожку, а нынче, вернувшись из запредельной сети, чувствовал себя рыбиной, выброшенной девятым валом на берег.

Краем глаза Андрей видел, как на трепещущем экране возникали письмена: //live//kampf//женщина//food//. Одним глазом, отчаянно кося, Самотёсов всё ещё скрывался в Девонской эре, а другим, преодолевая сразу миллионы лет, был уже здесь, а, может быть, и забегал вперёд, в зависимости от того, что высветит дисплей. По нему, слегка изгибаясь, плыл теперь знак минуса, одинокий и бессмысленный, а за ним начали вытягиваться новые символы.

Андрей вдруг онемевшими руками, словно робот, вытащил диск, вырубил лэптоп, потом выдернул из розетки питание и, уже вытаскивая аккумулятор, чувствовал всю тщетность своей немощной суеты, потому что не мог прекратить, не умел поставить преграду этому доступу, источник которого неизвестен.

Символы наплывали, меняя шрифты, и их кегли, наливаясь то ярко-голубыми, то багровыми тонами: //sex//zero//zero//kampf//. Самотёсов уже с холодной застывшей ясностью сознавал: с ним общались его кодом, однако в обратной расшифровке, в той, где в начале было слово.

Номером вторым в зацифровке Андрея стало понятие «sex». Произошло это четыре года назад, он как раз заканчивал первый курс физмата в МГУ.

Ещё в раннем детстве Андрюша зарезервировал цифры от нуля до четырёх для главных, «взрослых» понятий, которые, как он тогда уже чувствовал, откроются ему не сразу. И вот в восемнадцать лет – к тому времени были уже обозначены и ноль, и единица, и тройка (удача) – приспело время новой цифры.

На Воробьёвы горы Андрей отнёс свои документы не только потому, что так было принято в его семье – он должен был стать «пятым коленом» в их академической династии, как шутила мать. Ему не хотелось отрываться от сверстников, потому что он и так был достаточно одинок. Да и кто бы его мог понять: он не искал своего места в жизни, в этом хаотичном, подогреваемом страстями булькающем человеческом котле, что было свойственно всем, кто входил в касту ныне живущих, среди которых Андрей чувствовал себя добровольным парией. Наоборот, он отыскивал место самой жизни, помеченной им единицей, в огромном, нескончаемом ряду цифр. Если взять последний Оксфордский словарь, вмещающий более полумиллиона слов, исключить синонимы и термины, он закроет только какие-то две сотни тысяч чисел, которые были неиссякаемы, оставаясь неизречёнными, а потому абсолютно абстрактными. Те числа, что были свыше двухсот одухотворённых словом тысяч, конечно, можно было использовать в расчётах пространства и таинственного времени, подсчётах наличия на планете людей, деревьев или денег, однако они становились уже туманными и абстрактными, как сама математика. Это было унылое бухгалтерское начётничество. Никто не мог охватить разумом свыше двухсот тысяч людей, таких стадионов просто не существовало, никто не мог заблудиться в двухстах тысячах сосен, а миллионы рублей или долларов передвигались в невидимых электронных счётах или, реже, в безликой тени безликими пачками нарезанной бумаги. Всё это превращалось в вульгарную статистику, не обозначенную и не одухотворённую словом.