Они начали заглядывать в мой рабочий кабинет в конце дня – в голую крошечную комнатенку, которую я снимал в старой дешевой гостинице на шестом этаже – sans[9] лифт, sans отопление, sans почти все на свете. Они заманивали меня в кафе за углом и наполняли смехом, шутками, весельем день, который я считал неудачным, прожитым зря. Потом Джинни перестала приходить, приходила одна Паулина – с головы до ног последний крик моды, жизнерадостная. Она начинала восхищаться мною, ну и, конечно, это было приятно после изнурительного рабочего дня. Она нежно привязалась к Бамби – или делала вид, что привязалась, – приходила к нам поиграть с ним, водила его в кукольный театр в Тюильри на представления «Панч и Джуди», предлагала посидеть с ним, если мы с Хэдли захотим куда-то пойти, но при всем нашем безденежье мы ни разу не воспользовались ее любезностью, потому что идти куда бы то ни было нам было не на что.

Паулина приглашала нас в ресторан, обещая, что с Бамби посидит Мари Кокотт, однако она знала, что Хэдли ни за что не оставит Бамби на целый вечер, и еще она знала, что Хэдли будет уговаривать меня пойти в ресторан без нее.

Естественно, у меня в кармане не было ни гроша, и, естественно, если я все-таки соглашался пойти, платила Паулина. Она была умна, интересна, умела добиваться своего. Как все очень богатые женщины, она не понимала, что существует слово «нет». Клан Пфайферов владел городком Пигготт в штате Арканзас. Отцу Паулины принадлежали банк, хлопкозавод, а также кукуруза, пшеница, соевые бобы и все то, что выращивали его фермеры-арендаторы. Плюс сеть аптек и много чего еще – может быть, весь Арканзас. А ее дядюшка Гас был и того богаче, ему принадлежали парфюмерный дом «Ричард Хаднат Перфьюм», фармацевтическая фирма «Слоанз лимитед», компания «Уорнер Фармасьютикалз» и еще бог знает сколько фирм, производящих такое же дерьмо. Детей у Гаса не было, и на Паулину он разве что не молился, исполнял все ее самые немыслимые желания, стоило ей заикнуться.

Я спросил Эрнеста, как он чувствовал себя рядом с такой богатой особой, при собственной-то бедности.

Он ответил не сразу.

– Если честно, то тогда мне это скорее нравилось, ведь болезнь, именуемую бедностью, можно вылечить лишь деньгами. Наверное, мне нравилось, как она их тратит: туалеты от знаменитых творцов моды, такси, рестораны. Потом уже, когда я спустился с небес на землю, я увидел богачей такими, какие они есть: это гниль, что-то вроде плесени, которая поражает помидоры. Я об этом прямо написал в «Снегах Килиманджаро», но Гарри, ногу которого разъедала гангрена, уже было не спасти, и он умер, так и не простив их. Кажется, я и сейчас отношусь к богачам так же, как Гарри в том моем рассказе. И всегда буду так относиться.

Эрнест вызвал официанта и стал выбирать с ним вино. Выбрали кьянти того виноградника и того года, который показался ему интересным. Эрнест спросил меня, бывал ли я на фиесте в Памплоне. Я ответил, что нет. Он сказал, что та фиеста из его молодости резко изменила его как писателя и так же резко изменила его жизнь.

– Тогда Памплона была еще прежней, настоящей, – рассказывал Эрнест, – это потом ее заполонили туристы. Впечатления тех десяти дней в обществе Дафф и компании были такими яркими, что мне захотелось передать их на бумаге. Я начал писать вскоре после того, как мы уехали из Памплоны, и потом полтора месяца не мог оторваться, работал с утра до вечера, лихорадочно, одержимо и вставал из-за стола опустошенный, как бобовая шелуха. За ночь я набирался сил и утром был готов к лихорадке следующего дня. Эта лихорадка и зажгла поначалу небольшой пожар, который швырнул меня в постель к Паулине. Паулина пригласила меня выпить рюмочку к себе домой, в свою богатую квартиру на улице Пико, и там все и началось.