Харон мчится вперед. До клиники еще триста метров. У него отдышка. Ноги просят пощады, а мозг уже сам просит притормозить. Но нельзя. Не сейчас. Внутри вестибюль большого размера. Это помещение для встреч. Почти все больные могут передвигаться по открытой территории. Могут поговорить с близкими, принять их поддержку. Или же получить домашней еды. Но все это в идеале. Больные так и сидят по палатам. А коридоры пусты. Редко можно увидеть молодую пару, мило беседующую между собой, когда он тихонько ее обнимает, чувствует ее рядом по-настоящему. А остальным хватает присутствия в Сети. Харон оглядывает комнаты, видит одну и ту же картину – тело, валяющееся на кровати, которое подключено к модулятору и системе жизнеобеспечения. Вглубь коридора и налево. Справа лежат особо трудные пациенты. Те, кто висят на одном волоске. Те, кому нужна операция по стабилизации состояния. Кроме мозговой нестабильности, здесь лечат множество схожих болезней. Иногда их подключают к дополнительной компьютерной системе для разгрузки. Тогда их дни точно сочтены. И чем ближе их конец, тем больше возрастает мозговая активность, тем больше коэффициент преобразования времени. За одну минуту здесь они могут остаться там, в Сети, на тысячи минут. Ради того, чтобы еще больше прожить. Это все знает Харон, все тонкости, все уловки богачей. Спросите почему? Ему рассказал Морен.

А вот и его палата. Для гостей комната открывается только от команды больного. Вот он лежит, руки поверх одеяла, все в точках от старых витаминных уколов. Медицина шагнула вперед – ей удалось предотвратить атрофирование рук. Но все равно по рукам нельзя было сказать, что это юноша. Лицо все еще молодое, хотя поправилось от дисбаланса питания и затрат энергии. Это все еще был он. Рядом с кроватью кучей проводов находится кресло. Харон аккуратно на него садится. Он достает модулятор, настраивает его на частоту активности мозга у друга.

– Нужна хотя бы одна мысль… Странно, несмотря на нашу долгую дружбу, мы так и не сходили не разу в бар интересов. Это заведение казалось таким унылым, полным социальных неудачников, неспособных к принятию новых знакомых, раз им приходилось обращаться за помощью.

– А сейчас это последний оплот человечности, – ответил на мысль Морен. – Знаешь, мы ни разу не говорили о чем-то личном, да и повода особого не было. Ты еще общаешься с Кэбби?

– Да, конечно, – Харон удивленно приподнял брови. – С каких пор тебя это волнует, ты же ее не разу не видел.

– Просто вы часто ходите в парк. Я все думал будет ли у вас что-нибудь.

– Нет, там просто красиво. Мог бы тоже туда отправиться.

– Я там и был. Много раз. Там легче медитировать. Единственный способ отдохнуть от суеты.

Морен поднял руку. Он покрутил пальцами в воздухе и отобразил часы.

– У нас есть чуть больше дня. Все равно успею тебе кое-что рассказать. Но этого мало. Думаю, все мы хотели бы выговориться перед наступлением злого рока.

– Прости, я бежал как мог.

– Дело не во времени. Просто слов мало. Я видел многое, и многое не говорил. То, что могло вызвать всплеск эмоций, то, от чего печаль охватывает весь разум, проникая в каждую удаленную часть сознания, когда краски тускнеют за секунды.

– Ты видел истинное зло? Сформировал новую философию? – Харон взял стакан с непонятной жидкостью на столе. Это был алкоголь. Как странно говорить о философии в таком месте, где все бегут от сложностей мира ради простой болтовни.

– Зло везде. Это старая правда. Ты же делал оценку здоровья?

– Да. Если не прекращу через пять лет работу искателя, то получу нестабильность первой степени.