Иногда, когда в комнате становилось особенно тихо, появлялся белый кролик. Он не был мягким игрушечным существом из детских книг. Нет, его шерсть была сероватой, лапы – длинными и худыми, как у человека, а глаза – черные, без зрачков, как дыры в мире.

Кролик доставал из кармана пиджака старые, потёртые часы на цепочке и качал ими перед её глазами. Тик-так. Тик-так. Но время не двигалось. Оно стояло, как будто само застыло в страхе.

– Пора, – говорил кролик.

– Уже? – спрашивала она.

– Всегда уже, – отвечал он.

Тогда она отмахивалась от часов, как от назойливой мухи, тогда кролик исчезал, но через несколько минут или дней – кто знает, сколько здесь длится время – он возвращался снова.

Алиса жила в комнате, которая не кончалась, нет, не в переносном смысле и не потому, что ей было скучно, а потому, что комната действительно не имела границ. Иногда она делала десять шагов и оказывалась там, откуда начала. Иногда открывала дверь и попадала обратно в ту же палату, только с другой стороны, потом комната растягивалась, как резина, потом сжималась, становясь меньше ладони.

Стены могли быть близко или бесконечно далеко. Пол иногда казался мягким, как песок, иногда холодным и каменным. Мебель – кровать, стол, стул – всегда была на месте, но никогда не находилась в одном и том же положении дважды. Иногда кровать стояла в углу, иногда висела под потолком, иногда её вообще не было, и тогда Алиса просто сидела на полу и смотрела в пустоту.

Зеркало было единственной вещью, которую она понимала, или, может быть, наоборот – оно понимало её. Оно висело над умывальником, с чёрной рамой, покрытой паутиной трещин. Когда она смотрела в него, то не всегда видела себя, а иногда – других, иногда – того самого кролика, иногда – угол, которого раньше не было, иногда – зеленую вывеску «выход». Но каждый раз, когда она приближалась к ней, она отодвигалась.

Сначала она пыталась найти выход с помощью карты: рисовала план комнаты, ставила метки, делала заметки. Но бумага не выдерживала реальности – линии исчезали, точки смещались, углы меняли форму. Однажды она нашла свою собственную подпись в правом нижнем углу, хотя не помнила, чтобы писала её.

Потом она решила просто сидеть в одном месте и ждать. Думала, что, если ничего не делать, комната успокоится, но нет, стены продолжали двигаться, пол дрожал, дверь открывалась сама собой, даже когда никто не подходил к ней.

В какой-то момент она поняла: «Я живу внутри себя и не могу найти дверь обратно», – шептала она себе, глядя в зеркало, в котором она не отражалась.

Она часто задумывалась: а есть ли она сама? Или это всё – просто часть комнаты? Человек, потерянный в своём уме, где стены – мысли, пол – воспоминания, а дверь – лишь обещание, которое никогда не исполняется.

Она знала, что раньше жила вне этой комнаты, что у неё были друзья, возможно, семья, может быть, работа. Но теперь это было так далеко, как будто случилось в другом времени, в другой жизни.

Иногда она пыталась вспомнить голос матери, или запах дома, но память расплывалась, как масло на горячей сковороде. Оставались только образы: окно, которое не открывается, кровать, которая исчезает, зеркало, которое показывает не тебя.

Она не плакала, но это не значило, что она не хотела плакать, просто слёзы тоже стали частью комнаты. Они катились по щекам, падали на пол… и исчезали, не достигнув земли.

Врачи приходили иногда. Они говорили с ней мягко, записывали что-то в свои блокноты. Один из них сказал:

– Вы потеряли связь с пространством. Это может быть результатом травмы.

– А если я не хочу возвращаться? – спросила она.