Один раз она попробовала рассказать об этом врачу. Он внимательно слушал, делая заметки. Потом сказал:

– Это очень интересный способ выразить свою тревогу. Вы чувствуете себя потерянной, поэтому создаёте образы других людей внутри себя.

– Но это не образы, – прошептала она. – Это всё настоящее. Я не могу быть собой, потому что я слишком много людей внутри.

Доктор улыбнулся, как взрослый, которому стало жаль ребёнка, верящего в чудовищ под кроватью.

Теперь она сидела в своей палат и читала записи, которые сделала вчера, или неделю назад, или месяц, она Ника не знала точно. На бумаге было написано:

«Я хочу вспомнить, каково это – быть только собой. Только одним человеком. Только одной жизнью. Только одним сном».

Но она не помнит, когда в последний раз это было. Когда она закрывает глаза, она снова начинает видеть чужие лица, чужие голоса, чужие сердца, бьющиеся в её груди. Она просыпается, но не уверена, чьими глазами смотрит.

Тогда она снова говорила себе:

«Я Ника. Меня зовут Ника. Я существую. Я одна. Я – я». Это звучит как молитва или проклятие, или попытка вернуть себе саму себя.

***

Его звали Олег. Или нет? Никто точно не помнил. Возможно, это имя он выбрал сам, или ему его дали те, кто ещё мог называть кого-то по имени. Возможно, у него было другое имя, то, которое принадлежало до того, как всё изменилось.

Он был высоким, широкоплечим, с осанкой человека, который никогда не теряет контроля, даже если внутри всё рушится. Его лицо было спокойным, почти безмятежным. Аккуратно подстриженная бородка обрамляла нижнюю часть лица, придавая ему вид старинного священника или странствующего мудреца.

Но больше всего выделялось то, что нельзя было игнорировать. У него были две головы: одна справа, одна слева.

Обе говорили, иногда одновременно, иногда по очереди, иногда ни одна. Они были одинаковыми на первый взгляд – те же черты, тот же голос, те же глаза. Но если присмотреться, различия становились заметны. Левая голова смотрела в прошлое, правая – в будущее, одна знала правду, вторая – ложь. Иногда они менялись местами.

Он ходил по коридорам «Санкт-Элис» словно страж, которому поручено охранять не стены, а границу между разумом и безумием.

Каждый день начинался с проверки дверей. Он открывал их медленно, почти с почтением, смотрел внутрь, затем закрывал, не запирал, а просто проверял, есть ли кто-то за ними.

Он не носил блокнота, не записывал стенографии, а просто молча слушал. Иногда останавливался перед камерой и говорил:

– Они начинают уходить все глубже. Это плохо.

Никто не отвечал. Камеры не отвечали. Но он знал: его услышали.

Все в клинике знали Олега, но никто не понимал его. Для врачей он был просто охранником, а для пациентов – чем-то большим, некоторые видели в нём символ, другие – ключ, третьи – сам разум, потерянный между двумя гранями реальности.

– Почему у тебя две головы? – однажды спросила Ника.

Левая голова ответила:

– Чтобы видеть, что уже случилось.

Правая добавила:

– Чтобы знать, чего избежать.

– А ты кто? – спросила она.

Обе головы замолчали. Потом произнесли вместе:

– Мы – последний защитный механизм.

Олег родился с редким заболеванием – черепно-лицевой дизрафизм, который привёл к частичному срастанию близнецов в утробе матери. Второй плод развился не полностью: голова, часть шеи, но без тела. Она осталась внутри него, под кожей, за позвоночником. Иногда она просыпалась и говорила.

Он был ребёнком, когда впервые услышал вторую голову.

«Не верь им», – прошептала она ему однажды ночью.

«Кто ты?» – спросил он.

«Я – ты. Только правдивый».

С годами он понял: вторая голова – не болезнь, а память, при этом не его собственная, а чужая. Она говорила на языках, которых он не знал. Иногда предсказывала события, однажды она назвала имя женщины, которую он ещё не встретил, потом он встретил её. Она умерла через неделю.