– Так Сказать, – имея, скорее всего страсть к Фенимору Куперу, идентифицируя это словосочетание с пристрастием к Всаднику без Головы, – как к:

– Ужасу, – но приятному.

И решил даже не смотреть в ту сторону, откуда раздавались крики о помощи, но жаль, что похожие именно на:

– Караул.

И дилемма – помогите, или только:

– Помогите помочь, – не вызывала сомнений: подводно-надводная Нимфа – скорее всего – мама Одиссея Многоумного, то бишь, кого его:

– Ахиллеса Благородного, – так беспрерывно завывала на берегу, сложив даже свои крылья перед ртом рупором, что май диэ, диэ чайлльд молвила почти русским языком:

– Она просит.

Хотелось узнать, но не больше, чем вы, мэм, надеюсь? И ясно, что она собиралась замуж, но по какой системе Си, или Алана Тьюринга, когда может выйти так у одной милой крали – жаль, м.б., даже, что не у моей:

– Родила царица в ночь, не то сына, не то дочь, – так бывает?

Да посылка и вывод этой шифровки настолько не совпадают, что даже Царь – стороны той государь – не смог прокрутить в своей голове предварительно:

– Неужели и я, Господи, должен буду лезть на эту крепость Войнича, как артист Высоцкий, – и так-то не надоевший здесь никому, несмотря на то, что каждое утро только и слышно – даже во время похода в туалетум:

– Только прилетели – сразу сели – фишки все расставлены стоят, фоторепортеры налетели, и:

– Я думаю, сожрать меня хотят, – но это по первому сценарию, миловидному, а так-то:

– Все очень хотят жениться, – в том непреложном смысл, что наоборот:

– Да на всё, что хочешь, но лучше всего только выйти замуж.

И вот это и есть та Маска Ужаса, но даже не Стиви-Киви:

– Гарем иметь хотя и принято, но, увы, не на этом побережье.

Лучше всего, конечно, скрестить их, как любвеобильных дрозофил, – но!

– У нас эта Клитем-Местра не принята, – как у Пенелопы с воображаемым Одиссеем, которому даже через двадцать лет пришлось встать в эту, почти километровую очередь!

Вот так даже неудобно спросить во время этого дела:

– Откуда, мэм, такая жестокость, или это и есть истинная любовь, как страсть к затягиванию наслаждения – мама мия! – даже на двадцать лет.

Вот эта конструкция мира:

– Двадцать лет – плюс километровая очередь по прибытии, – а всё равно же ж, сукин сын, Одиссей Многоумный:

– Вернулся-я!

– Прошу прощенья, мэм, но я не понимаю, зачем нам брать на борт еще одну прохиндиаду? Или до вас уже дошла весnь о прошедшей здесь сэкшэн рэволушэн?

– Ты не готов, – хотя и молча, но, уверен, она об этом именно и решила, наконец, целиком и полностью передо мной выговориться.

Взял, а дальше, что, рыбу ловить?

И пришлось, но уже вместе с преподавателем по этому водному поло:

– Бреднем для исследовательских целей плюс пожарить, как не досталось доблестным бойца Одиссея, что вместо рыбы их самих здесь и съели.

Меня?

– Не успели.

Тем не менее, заметил уже на следующий день, что она ходит на меня в ясной претензии, как могли Пенелопа и ее служанка предъявить Одиссею:

– Ты что же это делаешь, пес смердячий?!

– А что? – и до такой степени ошаранно, что даже ответил.

– Была твоя очередь, – потупясь и не глядя на него, пока смотрела, как заправляет их общую кровать служанка, – а ты даже не удосужился спросить.

– Чего? – Одиссей.

– Чего все просят, потрахаться, – почти пролаяла служанка, даже не соизволив обернуться в его сторону.

– Никогда не думал, что этого просят, – ответил Одиссей Многоразовый, и зарычав одновременно и задом, и передом, так зацепил их обе-оими сторонами, что они потом еще два дня не могли найти конца той очереди изголодавшийся по выгодному замужеству местных аристократов.