– Абсолютно непонятно!

Если только одно объяснение реально: ее армейский – на год – муж, потому и служит всего один год, что второй срок отбывает – как эманация – рядом с ней!

Поэтому:

– Не могу! – Ибо, можно, но не при нем же, на самом деле.

А надо, надо, Федя, – вот в чем дело, что даже обязательно, ибо всё равно пошла с Маркизой по гостиничным номерам. Хотя и у русских деньги были. Слишком много разных товаров привез мне ее муж – от кассет, часов, жвачек, двухкассетников до музыкального центра, чуть не десяток Монтан и Вранглеров, которые от бурной деятельности горели почти, как на пожаре:

– Часто приходилось стирать.

Удивительно, но никто не вступает в дискуссию, даже не делают элементарных возражений, когда я показываю Воображаемый Разговор с Александром 1 – получается:

– Боятся! – не меня, имеется в виду, а того, что будут участвовать в проходе через Лес Густой, где бывает такая дребедень, что могут обвинить в участии – мама миа:

– В заговоре против Капитала Карла Маркса и ЭмПи Ле, принятых здесь на вооружение, как наука.

Но главное всё-таки, боятся, что не справятся с анти-аргументацией, ибо в процессе долгого разговора придется упереться в стену:

– За нами уже нет не только Карла Маркса и Ле, – а:

– Остались только мы сами, – Сами вынуждены признать себя людьми, не непонимающими Воображаемого Разговора с Александром 1, – а:

– Не хочу этого понимать!

Во время Перестройки – да и вообще в приватном разговоре – такой аргумент невозможен, так как является однозначным признанием себя только:

– Амебой.

Что, например, могли возразить ребята, заехавшие в дом, чтобы петь песни про падение Вавилонской Башни:

– В борьбе роковой, – профессору Преображенскому, который вопреки Михаилу Булгакову, согласился на предложенную этими ребятами дискуссию, но со своей темой:

– Описался Пушкин или не мог? – когда устроил Царю такие разборки, что сам так встал на его место, что подтасовками уже не мог заниматься никто из них.

Ссылки на Маркса и Энгельса, на Каутского даже – это уже только липа, которую понял Василий Иванович, и, махнув с досады лапой:

– Сам поплыл через руку Отступления.

Только одно:

– Несмотря на то, что Капитала и Эмпирио-Критицизма, – как распер его подпорками вчера князь Вяземский – не знаю уже понявший, и скорее всего, да, что бог – невидим даже Бенедикту Спинозе, что остается предположить, как единственно реальное:

– Всегда находится на Полях Текста – в Посылке. – И, следовательно, Человек может только о:

– Нём, – гадать уже не получится, – ибо:

– Если я думаю, Ты, Господи – Существуешь.

Следовательно, несмотря на то, что не читали ни Ка-Пи, ни Эм-Пи – бригадмильцы из дома номер на Пречистенке, только намедни и Каутского купили, так как за бесплатно выдали, – против именно потому, что:

– Не мы это писали. – А посторонним – сами знаете – вход у нас запрещен.

Бог, следовательно, настолько здесь Посторонний, что не может, как у Булгакова в Мастере и Маргарите – даже спуститься на землю, а появляется на крыше.

Могут сказать да, – но только по приказу.

Пушкин смог предложить человеку путь самостоятельного мышления, – но с:

– Парадоксом, – идущего Вдвоем на Пути в Эммаус.

По тексту художественного произведения, однако, парадокса никто не замечает, что пишет один, а в Разговоре участвуют Двое. Всё нормально, – но!

Только до тех пор, пока не начинает, так сказать, разлагаться картохфель на полях. Когда уже от первой свежести остались только одни воспоминания.

Имеется в виду, что каждый из участников разговора рассматривается только, как:

– Один, – не принимая во внимание, что идти они могли только Двое.