– У меня нет времени заниматься шпионажем на досуге.

– Ибо?

– Да, ибо, его у меня не бывает.

И всё же вода кончилась и свет объял меня во всей полноте, вплоть до пяток, как Одиссея, чуть не перепутанного с Ахиллесом, имеющим их на одну больше, чем обычно. Но тут же погас, и уже обрадованному мне подмигнул несколько раз своим семафором:

– До встречи на том берегу.

Я рассказал об этом на контрольно-пропускном пункте Сан-Хосе, забыв предварительно зачитать текст предварительного соглашения.

Но они всё равно поняли правильно, и:

– Не пропустили меня, – в том смысле, что, да, сэр, ваше наше приглашение имеется, но предварительно – тем не менее – пройти медосмотр придется:

– Я здоров, как.

– В роли детектора лжи?

– Да, ходят по международным сетям слухи, что может точно отличить человека от его правды.

– Вы не перепутали падёж?

– Нет, ибо вы не человек, не правда ли?

И один из их агентов под именем родственника Гувера пригласил меня в двухэтажный домик недалеко от воображаемого высокого забора, и:

– Радостно обнаружил уже через час, – что угадываю пиковую десятку с десяти раз десять в десяти колодах.

– А теперь, – радостно улыбнулся он, – вы должны раскрыть код, по которому мы можем идентифицировать вас.

– Код создания человека никогда не известен самому человеку, – ответил я. – И:

– Был пока что заключен в подвал этого – внизу тоже этажного пункта приема, как они называли:

– Пустой стеклотары.

Почему? Это понятно, что даже меня, как человека им известного, даже не думали пропускать для работы на берегу теплого океана.

И до такой степени, что смог только еще мечтать, хоть несколько раз в нем искупаться.

Это могло значить только одно:

– Подводный путь к океану здесь имеется.

Но, скорее всего им неизвестен.

Попробовал выйти – не получилось. Скорее всего, именно потому, что пока не зачислен в штат.

Я постучал, чтобы попросить создать условия:

– И тогда у меня получится.

Подошла красивая охранница, которая диктовала свои условия еще Дольфу Лундгрену, когда он попал на соседний остров свободы Куба. И люди там, действительно, надеялись начать жить по-новому, но не чинно и благородно, как бывает в кино, а:

– Выходить на свой – тогда уже бывший остров – только по нужде.

– Фильм Человек-Амфибия произвел тогда на их лидера такое сильное впечатление, что сразу – практически через полчаса после его здесь премьеры – полезли без масок в море, и:

– Практически не утонули. – Что значит, утонули, да, но и оставались живыми, практически на самом деле.

Но некоторые пере-надеялись на подарок Ника Сера Фиду картины Пабло Пикассо Авиньонские Девицы, и когда достаивались до своего номера в этой бесконечной очереди за новым счастьем:

– Переставали понимать, как можно не утонуть, зайдя в океан:

– Безо Всего, – знак вопроса уже не требовался.

И, что:

– Характерно, как тогда говорили в кино, не портились, когда складывались в штабеля в музее восковых фигур, их напоминая своей полной безжизненностью, но:

– Почти абсолютно не портились, как мумии, – но:

– В отличии от последних, не портились с течением времени вместе со внутренностями.

Так что было принято решение:

– Считать их живыми.

– Сколько? – изумился даже многоумный, почти как Одиссей, Фид.

– Пока не залают руины капитализма, – было сакральное резюме.

Только один вопрос волновал сердца оставшихся обычными хомо сапиенсов:

– А мы, как дальше?

– Что дальше?

– Что значит, дальше, или хотите оживить мир беспределом своей глупости? – спросил один агент Лэнгли, работавший здесь под фамилией и именем:

– Элен Ромеч, – которая ни во что здесь особо не вмешивалась, так как имела прямое задание привязать к себе мистера Кенне, когда инкогнито посетит сей забытый уголок вселенной.