Хамелеон Адам Малейк

– Ты когда-нибудь видел, как танцуют мотыльки?

Она сидела рядом с ним на бетонном блоке в поле у дороги и куталась в шерстяной плед, пытаясь согреться под тусклым светом звездного неба.

– Не знаю. Да, наверное. А что? Это красиво?

Она затянулась сигаретой и передала ему со следами сиреневой помады у фильтра.

– Мой дедушка считал, что да. Я сама никогда не обращала на них внимания, но он говорил, что это нормально, ведь они красивы только в один момент твоей жизни.

Даже будучи в паре дюймов от нее, ему приходилось напрягать слух, чтобы сквозь стрекот сверчков и стрекоз слышать полушепот ее тонкого высокого голоса. Он выдохнул дым в звездное небо и посмотрел на ее профиль, обрамленный лунным светом, только подчеркивающим ее красоту. Красоту, которую не все признавали и которая оставалась скрыта для многих, но не для него. Он чуть наклонился, увлекаемый еле уловимым ароматом духов с ее черных локонов.

– В какой момент?

Она посмотрела на него, окунув в бездну своих черных глаз.

– Дедушка говорил это самое красивое, что можно увидеть перед смертью.

Он стоял в одиночестве под фонарем, и над головой его танцевали мотыльки. В конце улицы горела неоновая вывеска «Обелиск» – лучшее казино в городе, и сегодня там не играла музыка и не доносился искренний беззаботный смех, как в любой другой день недели, – сегодня там было тихо. «Маленький Лас-Вегас», как говорили о нем местные из-за сочетания большой площади и огромного ассортимента развлечений и выпивки, но именно сегодня – в вечер вторника – там было тихо. У него вздулись вены на лбу, и он только сейчас заметил, что пытается успокоиться незажженной сигаретой. В руках он крепко, до бледноты костяшек, сжал тяжелый револьвер. Рука окостенела и отказывалась разжать холодную рукоятку, будто примерзла к ней. В голове пронеслась наивная мысль, что, может, действительно виноват холод? «Нет, нет. Тогда почему ты вспотел?» Молодое тело, на вид не больше тридцати, дрожало под светом фонаря, а к спине его липла красная клетчатая рубашка. В попытке успокоиться он сделал глубокий вдох, провел рукой по гладко выбритому худому лицу и обнаружил, что по щекам текут слезы. Он протер глаза левой рукой, словно мальчишка, который не понимает, как он вообще может плакать. Разве он не из тех, кто никогда этого не умел? Он что, боится? Нет, глупость! Не страх привел его сюда посреди ночи, и сейчас не время для страха. Воспоминания потоком пронеслись в его сознании, гримаса гнева исказила лицо. Сжав отполированное дерево револьвера покрепче, словно он был во сне и это единственное, что было настоящим, единственное, за что стоило держаться, он шагнул вперед, заставляя свои ватные ноги слушаться, затем еще раз и еще, лишь бы не повернуть назад. В один миг сработали инстинкты, и он замер, затем резко повернулся влево. Он мог бы поклясться, что слышал что-то в переулке. Слишком темно. Вот опять. Он присмотрелся: что-то шагало к нему из мрака к свету – темная, сгорбленная фигура, все ближе и ближе, не спеша, уже можно различить силуэт. Это явно человек и, похоже, раненный. Он держался рукой за живот и капал кровью на тротуар. Взгляд раненого упал на револьвер. Он не знал почему, но стоило ему увидеть эти глаза, как он вздрогнул и, повинуясь внезапному порыву, нацелил на незнакомца револьвер. Между ними три метра, он может сделать точный выстрел. Хромая, раненый казался совсем слабым. Два метра. Опустив голову, раненый сделал, с явным усилием, дружеский жест – вытянул свободную руку, тоже заляпанную в крови. Полтора метра. Раненый хромал к нему, всем своим видом пытаясь показаться простым слабым человеком, которому нужна помощь, но глаза его выдали – это был взгляд, полный отчаяния и боли, и там, в глубине, за всеми этими живыми эмоциями, читалась холодная решимость. Метр. Раненый резко шагнул в его сторону и выбросил вперед руку, которой зажимал рану, в темноте мелькнула сталь вперемешку с кровью. Он нажал на курок, но слишком поздно. Несколько мотыльков кружили в танце вокруг мнимого солнца.

Доктор Стэрон прошел по коридору мимо своих коллег, зашел в лифт и нажал на кнопку третьего этажа. Пять минут назад ему сообщили, что пациент пришел в себя и начал буянить. Встав с кровати, пациент на шатающихся ногах подошел к зеркалу. Он издал истошный хрип, что в его случае, скорее всего, являлось криком. Несмотря на уговоры медсестры, пациент не захотел лечь обратно в койку, а, напротив, начал крушить все вокруг себя и вскоре попытался сбежать из больницы, что, по опыту доктора Стэрона, повлекло бы за собой еще больше проблем как для пациента, так и для больницы. Благодаря вовремя среагировавшим санитарам этого удалось избежать. Они скрутили его прямо у выхода, пока тот вырывался. Быстро подоспевший анестезиолог смог усыпить пациента уколом пропофола в вену, пока четверо санитаров пытались зафиксировать его. Все происшествие заняло от силы десять минут, однако за это время пациент успел разбить оборудования в палате на три тысячи долларов и избить трех санитаров – не сильно, но достаточно, чтобы им пришлось выплачивать компенсации за полученный ущерб на рабочем месте – плюс еще минимум тысяча долларов. Однако пациент мог оказаться невменяемым, что затруднило бы ситуацию с взысканием штрафа. Но доктора Стэрона, вопреки его навыкам в области психотерапии, которым он обучился на курсах одного из самых именитых психологов страны, вызвали не из-за опасений насчет психического состояния пациента – для этого в больнице имелся дипломированный специалист, а из-за проблемы, входящей в юрисдикцию его официальной должности в этой больнице, – у пациента разошлись швы. Доктор Стэрон миновал отделения венерологии, травматологии и педиатрии. Затем вышел из лифта и направился прямо в хирургическое отделение. Через полминуты он уже просовывал шовную полинить через иглу, стоя над изрезанным телом, которое он еще две недели назад зашивал на протяжении девяти часов.

Стэрон стоял у кровати своего неудачливого пациента. Несколько приборов констатировали стабильное состояние, капельницы мирно кормили пациента отмеренными дозами плазмы и эритроцитной массы. По заявлению медсестры, больной пришел в сознание, но Стэрон видел перед собой все то же перебинтованное лицо, что и позавчера на столе, с одним лишь отличием – теперь глаза были чуть приоткрыты. Пациент словно побоялся открыть их полностью, но и закрыть снова не решился. Был ли он в сознании или еще только на полпути к нему? В любом случае, Стэрон имел инструкции на этот случай и потому, недолго думая, включил карманный фонарик и посветил им в приоткрытый глаз.

– Вы меня слышите? – мягко и тихо, чуть ли не шепотом, спросил Стэрон.

Пациент закрыл глаза и отвернулся от света, однако перед этим Стэрон успел заметить, что зрачок уменьшился до размеров точки.

– Зрачки реагируют… Вы меня понимаете? Подайте знак, скажите что-нибудь.

Пациент набрал в грудь немного воздуха, и Стэрон чуть ли не вплотную приблизился к потрескавшимся губам больного.

– Да, я слышу…

Слабый голос, больше походивший на предсмертный хрип старика, прорезал тишину в палате, и Стэрон невольно опустил взгляд на перебинтованную шею. Грудь снова поднялась, закачивая в легкие воздух.

– Это… это я сказал? Это мой голос?

– Успокойтесь, все в порядке.

Пациент попытался встать, но Стэрон рефлекторно положил руки ему на плечи и мягко прижал к кровати.

– Нет, нет. Вы пока дезориентированы, лучше полежите.

Пациент вдохнул так резко, что Стэрон в опаске бросил взгляд на грудь пациента, ожидая увидеть проступившую кровь на бинтах под свежезашитыми ранами.

– Что со мной? Что с моим голосом?

– Все хорошо. Вы помните свое имя?

– Да, я… – Пациент внезапно замер, уставившись в пустоту. Так же внезапно его взгляд снова обрел ясность, но голос теперь звучал не столь уверенно. – Я Алекс. Алекс Дорвин.

– Да, верно. Итак, Алекс, вы знаете, где вы?

– В больнице? Вы врач? Что с моим голосом? – Вопрос был задан невинно, будто ребенок потерялся и теперь ищет, на что опереться.

– Все в порядке, Алекс. Вам прорезали гортань, но…

– Что сделали?!

– Но теперь все в порядке! Дышите ровнее!

Пациент нервничал, что неудивительно, но что было странно, так это то, что и Стэрон тоже нервничал. Чтобы снова зашить этого Франкенштейна, у него ушло четыре часа – раны открылись и стали вновь кровоточить, а пациент и так потерял немало крови. Теперь же, когда он проснулся, он первым делом начал паниковать, рискуя этим вновь лечь на хирургический стол. Однако нужно отдать должное – организм у него крепкий и быстро заживает, не смотря на многочисленные ножевые ранения. После недавнего инцидента прошло тридцать часов, но уже можно сделать вывод, что пациент вскоре полностью оправится. Скорее всего, если перестанет дергаться и хоть немного успокоится. Стэрон думал, что сказать, и решил понадеяться на здравый смысл пациента.

– Алекс! Буквально позавчера вам провели сложную операцию, а до этого еще более сложную, в ходе которой вас еле вытащили с того света! При резких движениях и больших нагрузках велики шансы, что у вас вновь разойдутся швы, и вы лишь усугубите свою ситуацию. Лучшее, что вы сейчас можете сделать, – это успокоиться и послушать меня, понимаете?