– У нас полна коробочка, – похвастался Максим, показывая на мою ношу. – У вас что-то маловато.

Слава зыркнул на него враждебно.

– Разве у вас больше?

– Больше, – стоял на своем парень.

– Ага, на две шишки, – загоготал Алик. – Маменькин сынок, домой мальчику захотелось.

– А что такого? Если у нас уже мешок полон, что тогда…?

– Хочешь домой – иди, – бросил Никита. – Если дорогу найдешь.

Максим слегка спал с лица.

– Золотые слова, – заметил я.

Никита посмотрел на меня с издевательской усмешкой и стал дуть в кулачки, как это люди делают на морозе.

– А мы что, так и будем сидеть? – спросил он.

Дождь понемногу утихал, свет, освобожденный от тяжелых туч, упал на сумрак, словно занавес, расшитый дрожащими каплями. Каждый уголок наполнился движением, все тени зашевелились. Листва жадно потянулась к солнцу, хоть и знала, что всё напрасно, что тучи всё равно затянут небо и с севера налетит такой ветер, что, даже став ледяным, солнце того и гляди сможет поджечь всё, чего коснется.

– Они и так всегда приходят во сне, – сказала Татьяна, заталкивая бычок в пластиковую бутылку. Задумалась и пригладила непослушные прядки, выбившиеся из хвоста. – Знаешь, они никогда наяву не показываются. Ты можешь их увидеть только во сне.

– Здесь оставляют знаки, – добавил отсутствовавший до сих пор Дмитрий, – или превращаются в зверей.

Он уже успел после еды удобно усесться на вытертой шкуре, коих в чуме было три, и одну из которых (ею каждый день пользовался Максим) предложили мне. Это вроде как если бы в доме было три стула и самый молодой член семьи был бы обречен отдавать свой гостю. Татьяна надела огромные очки и достала старый кроссворд. Безмолвно шевелила губами, читая очередной пункт для разгадки, и морщила лоб.

– А как они выглядят? – спросил я.

– По-разному, – ответил Дмитрий. – Они почти такие же, как и мы, только выглядят непривычно, а иногда даже страшно. Могут тебя насквозь увидеть, всё о тебе узнать.

– Как?

– В снах расспросят.

– А если я им ничего не расскажу?

– Влезут тебе в нутро, вынут всё, что ты скрываешь, и хорошо, если кишки тебе оставят. Они всё знают.

Я не заметил, как Максим снова куда-то вышел, наверное, к Муктам пошел. Я ощутил на себе что-то вроде поглаживания, секунду спустя уже не веришь, что это реально было с тобой. Шум дождя нагонял дрему, клонил голову к земле, как мокрые листья лопуха. Какой-то заблудившийся олень зазвонил своим колокольчиком неподалеку.

– Орон гьеркудиеран, – вспомнил я вслух первый урок эвенкийского: «олень ходит».

– Орон гьеркудиеран, – подтвердил Дмитрий.

По каким-то причинам олень решил погулять по стойбищу. Через тонкие брезентовые стенки чума я слышал его мягкую поступь, шелест листьев, которых он касался, хруст веток, которые он задевал копытами и ломал. Убежище, в котором мы до сих пор сидели, огражденные от мира, было не надежнее листка бумаги. Мы слышали даже дыхание оленя, именно в этот момент он спокойно обошел чум и направился в лес, унося с собой все свои звуки. Его шаги были осторожны, затихали, в конце концов, дождь залил и погасил даже звон гугары. Тишина вернулась на свое место.

– Эээ… не знаю, – ворчала под нос Татьяна, снимая очки. – Я наверное слишком глупая для всех этих кроссвордов, ничего не могу угадать.

– И я не могу, – стал утешать ее муж. – Ничего в голову не приходит.

– Так ведь там всё по-русски, – намекнул я.

– Точно, – согласился он. – Я пока не все их слова знаю.

Я встал и ощупал сушившиеся на жерди штаны. Вроде, немного подсохли – это плюс, а вот дырка на колене – это минус.

– Давай зашью, – предложила Татьяна. Опытным глазом оценила задачу и открыла туесок. Достала иглу, взяла ее в левую руку, а правой с одного раза продела в ушко иголки послюнявленную черную нитку и протянула ее.