– Сходим в Джетыкургане, – повторил Акопов. – Раздельно. Идем на рейсовый автобус или на такси. Визуальная сигнализация прежняя. Ну, ни пуха, ни пера, как говорят старшие братья.

– Ни два пера, ни три пера! – невесело хохотнул Назар.

– Грубо, грубо! – поморщился Акопов. – Будь тоньше…

10

– В Москве полночь, – сказал приятный женский голос в крохотном приемничке над головой Юрика. – Передаем последние известия. Сегодня на центральной площади Чор-Минор продолжалась сидячая голодовка оппозиции…

– С жиру бесятся, – прокомментировал Юрик это сообщение. – Я там в армии служил. Шашлыки – во! Сожрешь палочку – и целый день свободен. Яблоки – вот такие, с кулак, во рту тают. А про виноград вообще молчу – ведрами его ели. Обжираловки на каждом углу. А теперь, значит, голодают. Похавали шашлыка, закусили виноградом – и голодают. Еще похавали – и опять голодают.

На улице дождь лупил. Вода, подсвеченная красноватыми светильниками бара, стекала по окну, забранному толстой чугунной решеткой. На решетку присобачили кашпо с вьющимися цветами. Уютно здесь было. Стойка, высокие табуреты и панели по стенам обтягивал кожзаменитель песочного цвета. Шкафчики и полки сияли никелем, граненым мороженым стеклом. А Юрик в темно-вишневом смокинге, при черной бабочке, с тореадорскими баками и усами в ниточку смотрелся картинкой.

Народ разошелся. Только в углу за столиком попивала коктейли пара алкашей, угощаясь солеными орешками. Да еще рядом с Толмачевым у стойки маялся пожилой носатый субъект в тесноватой молодежной курточке.

– Их бы к нам, в Москву, – сказал Юрик, дыша в бокал и яростно полируя его полотенцем. – Мне-то хорошо – не заработаю, так украду. А вот соседи мои, пенсионеры… Оба воевали, а потом строили светлое будущее… Они последний хрен без соли доедают. Эти бастовать или голодовать не пойдут – по дороге кончатся.

– Брат у меня там, – сказал носатый, глядя в рюмку. – Родной брат… Давно ему говорю, идиоту: мотай со своих гребанных югов! Мотай! Зарежут козла… Ну, вот он и досиделся… Квартиру не поменяешь – нет ушибленных, а бросить жалко. Да, зажали нашего русачка, вусмерть зажали. Как вы полагаете, уважаемый, этот бардак долго протянется?

Толмачев, выбирая с блюдца орешки, ничего не ответил.

– Вусмерть зажали… Зелеными флагами машут. Независимость… Вы там, случайно, не были?

Отмалчиваться было неудобно, и Толмачев нехотя ответил:

– Нет. Не пришлось.

Хотя мог бы рассказать и о площади Чор-Минор, и о самом городе, где эта площадь находилась – о прекрасном городе, который недаром назвали Парижем Средней Азии. Месяц назад Толмачев ездил туда в командировку. Местные товарищи попросили разобраться с крупной партией отравляющих веществ, захваченных на базе одной тергруппы. Крепко там всполошились – думали, что у них под носом действует неконтролируемый канал. То ли из Афганистана, то ли из Китая. Пару дней Толмачев трудился, как пчелка, над анализами, спектрограммами и образцами. И успокоил доказал, что сильнодействующее ОВ, ни в каких каталогах не обозначенное, – родное, сработанное в кустарных условиях, чуть ли не в кастрюле-скороварке.

Судя по остаткам некоторых реагентов, каталитический процесс был организован так, что ОВ готовилось при нормальной комнатной температуре и без сложного возгонного оборудования. Сырьем, как выяснилось, служил тез-юган из семейства зонтичных, обильно растущий на окрестных альпийских лугах. Вещество на основе тез-югана вызывало сильнейшие ожоги кожи, слизистой и дыхательных путей. Умная голова работала, профессионально восхитился тогда Толмачев. Я бы этой голове патент выдал на изобретение. Выдадим, мрачно пообещали местные коллеги. Найдем и выдадим. А потом оторвем эту умную голову.