– Как же я домой поеду? – завопил с новой силой Акопов, размазывая по лицу грязные слезы. – Всю выручку отняли, всю выручку! Три ковра ручной работы! Вай-дод!

– Значит, давно за тобой наблюдали, – сказал проводник. – Может, с самого рынка. Теперь сходить придется. Скоро станция.

– Зачем сходить? – продолжал убиваться Акопов. – Мне домой надо, дети ждут…

Вокруг него собралось полвагона.

– В милицию на станции заяви, – объяснил проводник. – Недалеко ведь отъехали, может, поймают.

– Спасибо, надоумил! – полез к проводнику с объятьями Акопов. – Ух, если поймают… Собственными руками!

Акопов вытащил из-под полки с цыганятами тяжелую сумку – приметную, из красного кожемита, и пошлепал, тихо завывая и мотая головой, к выходу. В окнах мелькали редкие станционные фонари. Забытая Аллахом станция на долгом восточном пути.

В крохотном зальце вокзала он наклонился на секунду над сумкой – и появились у Акопова пышные усы. Еще секунда – и темная рубашка сменила прежнюю, разорванную у ворота. Красная оболочка сумки полетела в мусорный бачок. Таблеточку горькую пожевал, отшибая винный запах. Совсем другой человек явился к готовому тронуться поезду – аккуратный, собранный, деловой. Поднялся в купейный вагон, показал билет.

– А я на ваше место… подсадил, – повинился проводник. – Вы же от самого Ташкента не показывались!

– Не суетись, брат, – подмигнул Акопов. – В другом вагоне с друзьями засиделся. Согласен на любое свободное место.

Так еще лучше. Если, предположив невероятное, люди из ГБ знают о его купейном билете, то не сразу доберутся. Впрочем, подумал Акопов, шагая за проводником, у него только и осталось забавы – предполагать невероятное…

Через час, когда вагон давно спал, он вышел в тамбур.

Здесь опять каменно маячил Назар.

– Все тихо?

– Тихо. Пожалели тебя и успокоились.

– Как вы засекли соседей?

– Они сели в последний момент. До отхода поезда болтались в Ташкенте на перроне. Видно, опасались, что ты на ходу спрыгнешь. Потом пошли с концов вагона. Явно искали. Увидели тебя – расслабились. А до этого немножко нервничали. И вообще…

– Вот именно, вообще… – вздохнул Акопов. – Теперь видишь, до чего лишняя нервозность доводит? Нет соображений – как они на меня вышли?

– Сдал кто-то, какие еще соображения, – невозмутимо сказал Назар. – Других соображений нет.

– Верно. Сдали. Но почему только меня?

– Потому что нас с Юсупом готовили отдельно. Мы подключились только в Ташкенте. Следовательно, сдали высоко – в Москве.

– Умница, – потрепал напарника по плечу Акопов.

– Ты их… совсем? – неуверенно спросил Назар.

– Другого выхода не было, – помрачнел Акопов. – Отрываться приходилось с гарантией. В кошки-мышки играть некогда.

– Понимаю, – тихо сказал Назар, отвернувшись к окну.

– Не думай об этом, – закаменел скулами Акопов. – Такая работа. И мы, и соседи по нормальным законам не живем… Мы над законом. Или за ним. Точнее, вне закона. В нашем деле неприменимы категории «плохо» или «хорошо». «Нужно» или «не нужно»! Вот и все. У Киплинга, не помню в какой вещи, есть прекрасная мысль, хорошо иллюстрирующая нашу ситуацию… Имейте в виду, мол, что в маленьком, скрытом от мира обществе, где нет общественного мнения, все законы смягчаются. Почти дословно.

Они долго молчали.

– Любишь Киплинга? – наконец, спросил Назар.

– Нет… Плохой писатель. И совершенно не знает Восток. Я его перечитал, представь себе, после Афгана… Ладно. Разбежались. А Юсупу передай – сходим в Джетыкургане. Боюсь, на конечной остановке уже будут дожидаться.

– Они могут дожидаться и в Джетыкургане, – резонно заметил Назар. – И на любой другой станции.