И Акопов тоже плакался – на нехорошего начальника, настоящего бая, который не дает продохнуть, загонял по командировкам. Никак не хватает времени закончить строительство дома. И денег не хватает. Хоть и хороший навар получается у экспедитора, но что с того навара остается… Сам знаешь – тому дай, этому сунь. С удовольствием импровизировал Акопов, с деталями. Так они плакались друг другу, пока не опустела бутылочка, пока не закружили вокруг поезда вечереющие предгорья с размазанными пятнами солнечных ожогов по склонам.

Наконец, сморило цыгана. Акопов пошел умываться в залитый водой туалет с незакрывающейся дверью. Умылся и увидел у двери Юсупа. Тот лениво обмахивался журналом «Муштум», сложенным вдвое. Сигнал тревоги. Акопов сразу подобрался. Вышел в тамбур и обнаружил Назара.

– Двадцать шестое место, – сказал Назар.

Из расписания поезд давно выбился, и теперь Акопов даже приблизительно не мог представить, где они находятся. Вокруг поезда медленно вращалась выжженная солнцем полупустыня с редкими желто-зелеными зарослями верблюжьей колючки. Ее сладковатый запах, долетающий в раскрытые окна, не мог перешибить едкий дух старого, полного людей, вагона. От горизонта накатывала волна тьмы – ночь наступала быстро.

– Когда ближайшая станция? – спросил Акопов у проводника, пожилого таджика в мятой черной форме.

– Минут через двадцать, – сказал проводник, почесывая живот и зевая. – А может, через сорок. Если тебе, друг, бутылка нужна, то и станция ни к чему. Обратись к дядюшке Расулу. У него все есть.

– А кто такой Расул?

– Я, кто же еще…

Так… Засветился Акопов с цыганом, на весь вагон засветился. Вот уже и бутылку предлагают. Нормально. Повесив на шею скрученное полотенце, Акопов, не торопясь, пошел по вагону. От полноты чувств принялся напевать старинный танцевальный мотив «Тановар». Его режиссер Гайдай в свое время для комедии приспособил. «Если б я был султан, я бы имел трех жен!». Напевал Акопов и весьма благожелательно разглядывал пассажиров. Земляков искал, надо понимать, этот невысокий симпатичный шерабадец. Когда подвыпьешь, охота с земляками покалякать. Нашел Акопов земляка.

На двадцать шестом месте сидел молодой узбек. Светлый и легкий, как у Акопова, облегал его костюм – мечта провинциала. Образ дополняли желтые сандалии на босу ногу и небрежно брошенный в сетку над головой портфель из тисненой кожи. Бухгалтер, наверное. Или учитель. Плечи, однако, были широковаты для труженика умственного труда. А может, труженик в свободное от труда время занимался курашом – любимой борьбой узбекской молодежи…

Юноша в светлом костюме равнодушно посмотрел на Акопова и отвернулся. Чуть-чуть торопливее, чем нужно, отвернулся. И веки у него дрогнули. И в лице что-то изменилось. Такое происходит, когда человек, ведущий наружное наблюдение, не научился до конца контролировать свои эмоции, сталкиваясь с «объектом» лоб в лоб.

По этим мелким деталям, совершенно недоступным вниманию нормального человека, Акопов понял: не зря засекли ребята этого бухгалтера. Или учителя. Неважно. А важно, что он из госбезопасности. Из конкурирующей, стало быть, фирмы, как бы она теперь ни называлась в «независимых» государствах. Гебешников в Управлении не любили. За непрофессионализм, за мелкие цели и задачи, за кумовство в руководстве.

Однако гебешники в наружку поодиночке не ходят. Парами любят гулять. И второго Акопов вычислил. Выглядел тот обычной русской швалью. Этакий люмпен, присохший к Средней Азии: пропотевшая распашонка, расстегнутая до пупа, сиротские серенькие штанцы и босоножки-вьетнамки. Такие болтаются по всем рынкам и чайханам, шакалят возле рыночных воротил, пьют зеленый чай с тем же удовольствием, что и водку, спят с любой более-менее раскрепощенной женщиной Востока. Курят анашу и носят при себе узбекский широкий нож-пичак. Привычка к азиатскому быту не мешает им презирать местный язык и традиции.