— Отцепись от моего мужа, — цедит она, и звуки ее звонкого голоса перекрывают даже стрекот цикад вокруг.

От гнева кровь приливает к щекам.

Злость в глазах делает ее похожей на фанатичку.

Несмотря на шок от осознания, что ею движет неконтролируемый страх, мне ее не жалко. Продолжать с ней разговор — самая идиотская затея этого вечера, но незаслуженность ее обвинения как пощечина, и, к своему стыду, я чувствую ее остро как никогда.

Ни разу за эти полгода я не искала его внимания. Ни разу не искала встречи. Ни одного чертового раза.

Если она так боится того, что он не удержит член в штанах, то это ее проблема, которая не имеет ко мне никакого гребаного отношения. В своих бедах она и многие другие всегда предпочитают винить кого-то, но я не собираюсь быть девочкой для битья.

Никогда в жизни я не сделала ничего плохого. Ни ей, ни одному другому человеку, но это не значит, что я не сука! Я сука, поэтому, вместо того чтобы послать ее в самых простых и примитивных формах, цежу в ответ:

— Роди ему еще пятерых. Может, тогда у тебя самооценка повысится.

Лицо Лены искажается. Но, если она решила, что может вот так просто вторгнуться в мое личное пространство, значит, заслужила ответный удар.

Развернувшись, делаю только два шага. Два чертовых шага, когда понимаю, что у этой сцены есть свидетели.

Скомкав в кулаке салфетки, вижу застывшую посреди дорожки пеструю компанию.

Это именинник. В обществе своего пятилетнего сына, бывшей жены и ее брата, Саши Романова, на локте которого болтается его двадцатилетняя жена — миловидная рыжая девчонка в платье дикого розового цвета и с маленьким беременным животом.

Полгода назад в приливе какого-то идиотского отчаяния я решила, что у нас с Романовым могло выйти что-то помимо случайного секса. Теперь он женат, а я не хочу вспоминать, как впервые в жизни решила побыть с мужчиной «настойчивой».

На их лицах полный набор пантомим — от невозмутимости Чернышова до кислой мины на лице его бывшей. От этой мины у меня в горле собирается горечь, потому что меня осудили и предали костру заочно. Собственно, как обычно. Но самый ощутимый удар по самолюбию я получаю, когда глаза задевают каменное лицо Глеба Стрельцова.

Я снова бегу. Уже не знаю, в который раз за этот день. Не помня даже, когда начала движение и где планирую его закончить.

18. Глава 18. Глеб

Глеб

Повернув голову, вижу, как за поворотом парковой дорожки исчезает лавандовое платье, и в повисшей вокруг тишине стук каблуков его хозяйки кажется долбежкой отбойного молотка по моей башке.

Умеешь ты женщин выбирать, Стрельцов.

Я как-то в школе подрался с одним пацаном из-за девчонки, влюблен был до безумия, правда, после драки рожу латать она пошла ему, а не мне. Чувство было мерзкое, до сих пор помню, на том моя любовь и закончилась.

Только в этот, сука, раз, что-то не прокатывает.

Я без понятия, что у этой бабы в голове, но даже я понимаю, что шляться одной по громадной территории этого комплекса в сумерках — самая тупая идея из всех, которые я в ее исполнении вообще видел.

И че?

Будешь бегать за бабой кобелем голодным?

Пока она на женатого мужика виды имеет?

Да похер мне на него.

Я злой, но уже по другой причине.

Она… твою мать… как ракета сигнальная. Где ни появится, там шухера и очагов возгорания как семечек. У меня есть профдеформация, и она такова, что демонстрацию своего присутствия в любой обстановке я свожу к минимуму. Быть незаметным — это суть моей работы. И это принципиальная, но несущественная разница между нами, тем не менее эта разница есть, и я просто пытаюсь понять, насколько Маргарите Айтматовой комфортно в своей роли, потому что роль у нее на этом празднике жизни смелая, и это слабо сказано.