Посол Рашид был и без того невысокого роста, а стоя на коленях в центре залы, озираясь на присутствующих с видом побитой собаки, он был воплощением ничтожества. Вопросы начал задавать карачи Булат Ширин, пожилой и властный татарин в тёмно-синем халате и белом тюрбане, с благородно обрамлённым совершенной седой бородой лицом.

– Скажи, Рашид-бек, хорошо ли помнишь ты наши наставления? С чем посылала тебя Казанская земля к московскому князю? Мы посвятили тебя в наши планы, а ты всё испортил. Великий Сафа-Гирей оставил этот мир пять полных лун тому назад, оставив нам своего наследника. Наша обязанность позаботиться чтобы он правил в мире, чтобы земля наша процветала. Обернись, посмотри на этого мальчика, всем нам в глаза посмотри! Ты хочешь войны? Ты не смог объяснить людям молодого князя, что сейчас война не нужна? Или ты не счёл нужным это объяснять? – Ширин явно говорил не с несчастным Рашидом, он своими величавыми вопросами работал на всех присутствующих.

– Сиятельный Булат Ширин, позволь прервать твою яркую речь! – поднялся высокий эмир Акрам, с уверенной улыбкой на лице закалённого воина. – Давай послушаем посла, пусть расскажет о своих делах сам пока он здесь, а не в зиндане. Дай ему ответить на твои важные вопросы, сиятельный карачи!

После минутной паузы посол заговорил.

– Послание великого хана Утямыша, составленное тобой, сиятельный карачи Ширин, было со мной постоянно. Много дней искал я встречи с духовным главой московским. Предлагал через верных людей золото – всё напрасно. Не берёт теперь главный духовник русский денег! А с молодым князем Иваном всё время ходит поп Сильвестр и ещё трое князей чуть старше возрастом. Никого не допускают до самого, и сами знаются только со своими. И тоже ни серебра, ни мехов не берут, ни камней. Сколько ни пробовал…

Потом на наше подворье пришли нукеры князя, числом до сотни, стрельцами их зовут. Велели собраться и с ними ехать. Всем посольством. Ехали почти день до села Воробьёва. Там в тереме к князю меня и впустили. С поклоном передал грамоту, начал речь, но не послушал никто. Князь Иван отдал грамоту своему князю Адашу, а тот надорвал её до половины и бросил. Ещё Иван сказал такие слова: «Не жалует меня, убогого, великий хан своим вниманием, а я уж палаты ему в Кремле освободил. Видишь, в избушку съехал! Придётся Ивашке самому в Казань на поклон приехать. Ждите, не долго ждать».

Посол Рашид мог ещё долго рассказывать, как не пустили его с посольством обратно в Москву, как сопровождали, фактически гнали конвоем до самой Коломны, но голоса его уже никто не слышал.

– Понятны слова Ивана – Москва нас за улус уже считает! За удел! Разговаривать даже не хочет! – горячился эмир Акрам.

– А ты воевать собрался? Интересно, с каким войском? – поднялся с места Ширин.

– Крымцев надо звать! И Москву с ними жечь! – криком вступил в дискуссию ещё один эмир. – Ногайцев звать!

– Мало сам ободрал людей? Хочешь их под голодных крымцев отдать? – противостояли другие спорщики. Неизвестно, дошло ли бы дело до рукопашной схватки – спор уже выходил за рамки приличий. Сююмбике инстинктивно обняла сына, как бы прикрывая собой, а отец её Юсуф мигом оказался рядом и держался за рукоять кинжала.

Вдруг резко распахнулись высокие двери зала, впуская солнечный свет, при котором сразу всё заиграло по-другому. В зал не вошли – вбежали около пятидесяти одинаково одетых в черные халаты молодых людей. Они ловко выстроились в шеренгу плечом к плечу, лицами к окружающим, образовав коридор. «Мюриды! Чёрные ангелы Кул-Шарифа» – сказал кто-то негромко, и воцарилась звенящая тишина. Медленным шагом, цокая копытами, в зал въехал всадник на высокой белой лошади. Роскошный чёрный халат, отороченный дорогим мехом и расшитый золотом, покрывал его до самых сапог. В одной руке всадник держал длинные чётки, на запястье другой висела коротенькая ногайка. После короткого паралича все присутствующие в палате повалились на колени, положили ладони на пол и низко согнулись. Только Булат Ширин, встав со своего топчана, сделал несколько шагов навстречу, приложил левую руку к сердцу и произнёс: