Не доверяю я ему.

– Вы, вижу, человек весьма достойный и с немалым опытом. А у меня вот… нервы… и может, вы бы согласились стать моим сопровождающим? Не бесплатно, само собой… до Менска, исключительно… мне будет спокойнее. Понимаю, что глупость сущая, но вот… как-то… сердце прямо не на месте. А с вами и тревоги отступают. И побеседовать можно. Двадцать пять рублей.

– Щедро.

– Я и билеты вам оплачу. Договорюсь. Если не на этой вот станции, то на следующей всенепременно пересядем. И на детишек ваших тоже выправлю… а хотите и вовсе рекомендации дам? В гимназию? С моим письмом без проблем возьмут в любую… как-никак инспектор.

Он явно нервничал и, снявши очочки свои, тёр их. И пальцы дрожали.

Еремей тоже это заметил.

– Кого вы боитесь, Лаврентий Сигизмундович? – тихо спросил он.

– Я… – нервический выкрик он сам оборвал. – Я… это дорога…

– Бросьте. Я не смогу вас защитить, если не буду знать, от кого…

– Д-да… к-конечно… – Лаврентий Сигизмундович наклонился и Еремей вынужден был наклониться к нему. – П-понимаете… я т-тоже получил от них чёрный конверт!

А это что за чёрная метка.

– От «Боевой дружины». Меня приговорили! – он сказал это дрожащим голосом. – Меня! Я так и не понял, за что… почему… я ведь просто учёт веду! Ревизии… а вот прямо сегодня… и главное, чудом успел… обычно почту матушка разбирает. Она бы слегла, если б увидела этот ужас. А я…

– Покажете?

– К-конверт?

– Его. Да не тряситесь. Никто не станет ради вас железнодорожную катастрофу устраивать. Уж, извините, не того полёта вы птица, чтоб этак заморачиваться, – Еремей протянул руку, и Лаврентий Сигизмундович, кажется, не слишком поверив, всё же полез в свой саквояж, из которого достал белый платочек. А уж в платочке обнаружился конверт, самодельный, представлявший собою сложенный хитрым образом треугольник.

– Вы не открывали?

– Н-нет… п-признаться… слышал, что в Киевской губернии один неосторожный господин открыл этакий конверт, а в нём проклятье!

Да уж. Это вам даже не сибирская язва.

Тень заворчала и привстала, а пёрышки вокруг головы и вовсе дыбом встали.

Значит, конверт непрост.

– Дядька Еремей! – я свесился с полки. – А тут это… до клозету можно?

– Прям сейчас? – Еремей сдвинул брови, но не грозно. Я скосил взгляд, сколько мог, надеясь, что мои гримасы будут поняты верно.

– Ну… тут это…

Еремей поднялся.

– Руку вниз опустите, – одними губами произнёс я. – А лучше положите рядышком с собой, на лавку. Что-то в нём есть. Волнуется.

И хорошо, что конверт Еремей с платочком принял.

– До станции потерпишь, – сказал он и на сиденье опустился. Положил конверт рядом. – Вы… Лаврентий Сигизмундович, трогали его? Голыми руками?

– Простите? Ах нет… нет, я же слышал… я знаю… я перчатки… и вот в платочек завернул. В футляр для очков. Ничего иного в голову и не пришло, знаете ли. Думал, в охранное отделение подать, но спешил очень на поезд… и вот.

– И хорошо, что не трогали.

Тень забралась на лавку и провела по конверту широким языком, собирая что-то одной ей видное. Потом и вовсе растеклась, легла сверху чёрной кляксой. А затем слезла и скатилась на место.

Еремей бросил на меня взгляд.

А я кивнул. Мол, можно.

Наверное.

Очень хочется заглянуть в письмецо это, а лучше вовсе бы спуститься, но желания я сдерживаю.

– Позволите? – спрашивает Еремей.

– Д-да, к-конечно… хотя… может, не стоит?

– Уже безопасно.

– Д-думаете?

– Уверен. Мне случалось бывать на той стороне. Кое-что умею, – отговаривается Еремей, разворачивая конверт. Тот и изнутри чёрен. Взгляд Еремея бегает по строкам. – Стало быть… ага… и вправду приговор…

– Не ошибка, нет?

– Если вы знаете другого Лаврентия Сигизмундовича Тоцкого…