– Ты что, дитятко? Плохо тебе?..

– Расскажи, няня, кого ты впервые полюбила?..

– И-и-и, голубушка, до того ли было! Мне не до мечтаний было – жила в бедности… Чуть подросла – работа… Зимой – скотина, летом снопы вязала… А пора в четырнадцать лет пришла, мне батюшка выбрал жениха с крепким хозяйством, за него и замуж пошла…

– А ты думала о ком-то другом?..

– Оно, конечно, думать всегда надо – это ведь не больно… Но какое там! От страха немного поплакала… А потом вскрикнула от сладкой боли зачатия от своего мужа и понесла… Стерпелось – слюбилось, счастливую жизнь прожила, в трудах и заботах… А у тебя, голубушка, вон какая доля – царицей будешь!

– Не хочу я быть царицей!

– Что ты, что ты говоришь?! И думать по-другому не смей!.. Отца своего в трату пустишь, царь казнит его за унижение отказом, милая! Ляг и усни… И не перечь батюшке. Он, царь наш-то, – большой охальник!.. Но на то он и царь – ему всё позволено… Усни, голубушка, в счастливом неведении… – Укрыла она её одеяльцем.

И она засыпала, всхлипывая, с мыслью: «С матушкой поговорю…»

Вскоре Мария стояла с царём под венцом. Свадьба не была шумной, весёлой. Царь хоть и женился, но был не в радости и не в печали. Стол был собран на пир великий, но все сидели за столом – сама скромность. Но как только царь ушёл с невестой в опочивальню, пир пошёл горой. Вино текло рекой, закуска, как говорится, после рюмки летела со свистом в рот, как будто птицы, перепела и цесарки, утки и гуси, обрели крылья. А жареные поросята в страхе взвизгивали, когда их трепетно несли в рот. Рыба не говорила, она молчала, когда зубы впивались в неё. Рыбы вообще на воздухе молчат.

А на постели невеста закрыла глаза и думала: «Будь что будет, раз такая судьба!.. Муж он всё-таки мне…» Только и было счастье, когда понесла ребёнка, ждала его, радовалась. И царь, когда узнал, что понесла, изменился к ней. Приходил, говорил: «Ты, Мария, береги плод. Авось сын будет, настоящий царь. Наследник мой Федуня немощен и неумён… Так что, гляди, не зря я тебя к себе приблизил…» Не сказал елеем разливающееся по сердцу слово «люблю». А крест любил. Не обиделась: царь он, заботами о государстве удручён, дел невпроворот, а тут время тратит на неё, по-человечески говорит. Да ещё болеет, говорят, лечится ртутью. «Ох, как бы мне не заболеть!.. – сжималась от страха. – Говорят, «французская болезнь» у него – оттого и потчуют его ртутью. Лечит польский врач. Говорят, зело грамотный, эти, какие-то университеты, прошёл, которых в Европе уйма. У нас о душе говорят, а у них – о науках… Нашему уму не под силу. Мы всё по старине. Лишь бы роду боярскому не захудеть…»

Мечтала Мария, как будет мать-царица, будут к ней обращаться люди. Защитник её будет – от гнева неправедного царя, часто он стал входить в буйство. Терпела его буйный нрав и гниение тела, но тайно просила Господа прибрать его…

Умер царь. В печали был народ. Понимал: государство великое разорено, Фёдор слаб умом, мечтает принять схиму. Хорошо, что есть Борис, его умом держится государство.

А Мария и печалилась, и радовалась. Она, живя во дворце, кое-чему научилась. Понимала царскую жизнь и обычаи. Знала: новый царь Фёдор сошлёт её в Углич. Негоже быть родственникам царя при нём. Уж Борис постарается, раз сестру свою за царя Фёдора выдал… И поэтому не удивилась, когда Бориска царевича по головке погладил, Марии – поклон и приказ: быть готовой к отъезду.

Уехала, не глядя на дворец, где зачала сына – свою надежду. Фёдор немощен. Да и какой царь из него!.. Но она уехала, а он стал править государством. Вернее, «царь» Борис – за глаза она его так называла. А когда приехал Шуйский Васька расследовать убийство царевича, не побоялась, в гневе кричала: «Убил царь Бориска!..» Тот доложил Бориске, он принял решение: «За то, что поклёп возводила на нас и устроила самосуд, – постричь, на голову надеть клобук. Одеяние монашеское, чётки и – в монастырь…»