По завершении ужина Корбин бросил хмурый взгляд на свой «ролекс» и провел ее обратно к дивану, на котором они тут же прильнули друг к другу в поцелуе.

– Мне очень неприятно касаться этой темы, – через некоторое время отстранился он, его терпковато-винное дыхание щекотало ей ухо. – Я бы хотел, чтоб мы были откровенны друг с другом.

– Конечно, – ответила она, не совсем понимая, к чему он клонит.

– Мне надо кое в чем тебе признаться, хоть это для меня очень неприятно. – Он перевел дыхание. – У меня сильная аллергия на латекс, и врачи запретили мне пользоваться презервативами. Если бы ты увидела, что бывает, когда я нарушаю их запрет, тебе бы это совсем не понравилось. Поэтому я должен спросить: у тебя все нормально со здоровьем?

У нее чуть было не вырвалось: «Я могу быть рассадником любых инфекций, потому что компания "Холткорп" хоть и раздает бесплатно всем женщинам, работающим в Храме, внутриматочные спирали, медицинское обслуживание она не обеспечивает. Поэтому я не была у нормального врача с тех пор, как училась в аспирантуре. Так что кто ж его на самом деле знает». Но ей было так хорошо и так не хотелось возвращаться в свой тесный, унылый домик, что она усмехнулась и ответила:

– Конечно. А у тебя?

Он улыбнулся в ответ. Было непонятно, означает ли его улыбка: «Конечно, я здоров» или «Конечно, нет, но ты все равно это сделаешь». Но если не случится ничего из ряда вон выходящего, она смогла бы поступить так, как ему хотелось. А почему бы и нет? Ни к чему не обязывающий половой контакт в каком-то смысле может облегчить переживания из-за бесконечно растущего долга и неизбывного отчаяния, вызванного экологической катастрофой. Конечно, она бы предпочла вступить в более продолжительную связь с Корбином, но разве может быть что-то долговременное в искалеченном мире? В таком мире, где каждую ночь тысячи детей умирают от жуткого кашля и даже самые большие деревья порой не могут выжить?

– Такой образованной и преданной своему делу женщине, – произнес Корбин, когда они потом лежали на диване, укрывшись невероятно мягким кашемировым одеялом, – должно быть непросто водить таких идиотов, как я, на экскурсии и рассказывать им об этих прекрасных деревьях. – Он ухмыльнулся, уверенный в том, что к подобному мудрому выводу может прийти только совсем не идиот.

Джейк глубоко вздохнула. В отличие от Кнута, она тщательно выбирала слова, особенно при разговорах с паломниками.

– Я привыкла к здешней жизни, – ответила она. – Занимаюсь тут любимой работой, жуткий кашель меня не мучает. И за это я благодарна.

– Но в глубине души ты, наверное, чувствуешь разочарование?

– Моя жизнь лучше той, на какую я или кто-то из тех, кого я знаю, мог бы по здравому рассуждению рассчитывать, – сказала она. – Кроме тебя, разумеется.

Его ухмылка стала постепенно тускнеть, медленно, как закат при взгляде на него сквозь кроны деревьев Храма.

– Знаешь что? Я завидую тебе, – сказал он с таким недоумением, будто сам не поверил этому поразительно несуразному заявлению.

«Тогда дай мне сто пятьдесят тысяч долларов, – подумала она. – Ты можешь изменить всю мою жизнь здесь за цену одной такой поездки на курорт».

Но вместо этого сказала:

– Не надо, не говори так.

– Да нет, почему же? Чем плохо здесь жить? На этом острове, в этом лесу, делать то, что тебе нравится. И при этом читать настоящие бумажные книги и вообще жить без телефона! Ты ведешь здоровый, простой образ жизни.

«Простой образ жизни?» Джейк бросила на него полный презрения взгляд. В университете при подготовке к защите диссертации ей приходилось иметь дело с разными комитетами, состоявшими в основном из чопорных мужчин в твидовых пиджаках. Тогда она отчетливо ощутила отвращение к людям, относившимся к ней со снисходительным высокомерием.