– Понимашь, во где все это у меня сидит, – провел Егор Иванович рукой по горлу. – Как кость.

– Понимаю, – ответил Дмитрий.

– Вы, корреспонденты, много понимаете, – прищурившись, скромно опустил механик глаза к столу, – только не обо всем, что понимаете, говорите.

– Правда? – удивленно глянул на него Дмитрий.

Черт знает, как относиться к такому высказыванию. То ли как к похвале, то ли наоборот.

– Да знаю уж, повидал вашего брата… Последнее время только забывать обо мне стали. С иным и разговаривать-то страшно: ты ему одно талдычишь, а он все равно потом по-своему повернет: как надо ему. А придраться не к чему – все вроде твоими словами сказано, да не так.

– А мне можно рассказывать? – скокетничал Дмитрий.

– Тебе – можно, ты, думаю, хороший парень.

Они расстались друзьями. С уговором поработать завтра.

На следующий день Дмитрий, явившись к Пермякову, сразу поставил на стол диктофон, раскрыл блокнот и, попросив кое-что повторить, стал расспрашивать о деталях, в которых тот не видел никакого смысла.

– Да зачем это? – недоумевал он.

– Поймите, Егор Иванович, – снова и снова убеждал его, – такие детали мне очень и очень нужны для связки, для скрепления всего, что вы мне рассказали в единое целое, они – как раствор при кирпичной кладке.

– Может, лучше по чарочке, как вчера? Для связки?

– Нет, Егор Иванович. Вчера у нас была дружеская беседа, а сейчас – надо поработать.

– Что ж, надо, так надо, – сдался он. – Давай свои вопросы.

И Дмитрий включил диктофон.

А ближе к вечеру его ждала таинственная аудиенция, которую устроил ему механик Пермяков. «С тобой очень хочет встретиться один бывший начальник с химкомбината, – сказал он. – Ты его, говорит, должен знать».

Он поднялся по липовой аллее на несоразмерно крутой правый берег тихой, спокойной речки Мозжихи, делающей возле райцентра один из редких ленивых поворотов русла. Отсюда открывался великолепный вид на утопающее в прозрачно-синеватой мгле заречье с его заливными лугами и толпами кустарника. Внизу по ленивой глади вод Мозжихи распустил за кормой веер морщин синенький катерок, тянули поблескивающую на солнце ячейками сеть рыбаки, чуть заметно дымил разожженный кем-то у воды на противоположном берегу костер. И было во всем этом что-то от несуетной вечности, самое себя творящей, созерцающей и ублажающей.

Он присел на косо вросшую в землю простую деревянную скамью, изрезанную похабщиной. Это было условленное место встречи. Закурил, глядя вдаль, наслаждаясь бездум-ным созерцанием живописных окрестностей.

Скоро рядом остановился сухощавый старичок с тросточкой. Внимательно посмотрел на него, улыбнулся:

– Здравствуйте. Вы меня не узнаете?

– Здравствуйте. Узнаю, – ответил он. – Вы были начальником исследовательской лаборатории комбината. Теперь, видимо, на пенсии?

– Верно, – отметил старичок. Достал сигарету. – Не позволите огоньку? А то вот забыл… – похлопал себя по карманам пиджака.

– Пожалуйста, – чиркнул Дмитрий зажигалкой, поднес ее к его сигарете.

Прикурив, тот нерешительно потоптался, поглядел рассеянно на заречье.

– Присаживайтесь, – предложил Дмитрий.

– С удовольствием. Если не обременю, так сказать, своим присутствием.

– Не обремените.

Старичок сел, помолчал. Деликатно покашлял.

– Вы уж извините, что я с вами… так вот… таинственно встречаюсь. Обстоятельства, знаете ли.

– Да какие обстоятельства могут вас заставлять прятаться? – улыбнулся Дмитрий. – Вы теперь человек независимый. На заслуженном отдыхе, пенсия – по расписанию.

– Э-э, не-ет, – помотал старичок головой. – Меня выпиннули с комбината во время чехарды со сменой собственников. Без всяких привилегий. На прожиточный минимум. А у меня жена больная, немало денег на лекарства требуется. Так что приходится подрабатывать. И не хотелось бы лишиться приработка из-за подозрительной связи со скандальным журналистом. Вы же кое для кого тут у нас почти как знаменитый тележурналист Доренко.