– Кхе-кхе-кхе, – громко смеется он, как кашляет, вытирая слезы. – Да вы не смущайтесь. Я давно уже привык к тому, что киноартистом мне не бывать, разве что в роли злодея или недотепы попробовать… Между прочим, если хотите, моя окаянная физиономия и заставила меня работать, как дьявол. Ей, Анастасии Филипповне, а тогда еще Настенке, хотел доказать, что тоже кое-что из себя представляю, что такими женихами, как я, не разбрасываются. Эх, – неожиданно прервал он себя, – а чего это мы на сухую беседуем? Может, сообразим по чарочке? Для разговору? А? Как вы насчет этого?.. Чтобы разговор шел глаже. Да и отужинаем заодно.

Дмитрий побаивался, как бы не помешал механику раскрыться комплекс неполноценности и сказал, что можно. Жена будто только этого и ждала – в момент накрыла стол, поставила рюмки, принесла запотелую бутылку «Пшеничной».

– А зачем к вам приезжали из кинохроники? – пытается Дмитрий направить беседу в рациональное русло.

– Так меня два раза для кино снимали.

– Ну-у?

– Точно. Один раз не так уж давно, я уже механиком стал, а другой раз – давно, тогда я еще экскаваторщиком работал.

– И это попробовали?

– Не то слово – «попробовал». Гремел! Рекорды ставил. И вообще, знаете, как оглянешься назад, – интересно я прожил жизнь. Ну, вот как на духу, без всякой рисовки. И уважение настоящее узнал. Хотя и косой, – хмыкнул опять. – Но давайте по порядку: подымем сначала по стопке, перекусим, а то я, знаете, еще не ужинал – вас поджидал. Мне ведь доложили уже, что корреспондент из области мной интересуется.

Через полчаса он, не замечая того, перешел с Дмитрием на «ты».

– Знаешь, Дима, что, по-моему, самое главное? – косил глазами куда-то в его ухо. – Самое главное – почувствовать интерес. И ответственность. По молодости этого не всегда хватает. И у меня сначала не хватало. Вот сейчас пишут в характеристиках: «Пермяков требователен к себе и подчиненным». А с чего она завязалась – требовательность? С выговора завязалась, с того, что разжаловали меня из машиниста экскаватора в помощники… Смену я однажды плохо принял. Ну, совсем не проверил экскаватор. Сразу сел – и вкалывать. Понадеялся на опытного машиниста, да тот сам сплоховал, не осмотрел его лишний раз. Мы с ним, как черти, напролом лезли к рекорду месячной выработки: с одной стороны, в общий котел, а с другой, – каждый еще хотел другому нос утереть. Вот было соревнование!.. Но не зря говорят: где тонко, там и рвется. Не выдержал механизм двойной халатности: сломался центровой вал – дорогой, на импортном экскаваторе. Ох, и злой же я был. На весь белый свет был злой, но особенно на собственную персону. Ну, а когда малость поостыл, кое-что уяснил для себя. Понял: самая безобидная вроде небрежность – родная сестра страшной халатности, а халатность эта самая в любой момент может привести к аварии. Давно это было, и грех свой я давно как будто искупил, а случай тот до сих пор занозой сидит у меня в совести, – поколотил он себя в грудь. – Чуть что – цоп себя за руку: шалишь, брат; однажды ты уже наломал дров своей лихостью. Начальство бывает – сам ты, поди, знаешь, – за горло хватает: вынь да положь для рудника исправный экскаватор, так что иной раз и выхода как будто другого нет, кроме как словчить, закрыть глаза на кое-какие неисправности: авось, мол, обойдется. Я – никаких, только на совесть, даже если выговор корячится. Сам в лепешку расшибусь, снабженцам, слесарям нервы вымотаю, но сделаю все, как положено.

– Обижаются?

– Кто?

– Да снабженцы, слесари.

– За что?

– За измочаленные нервы.

– А-а… Не без того. Тем более наорешь иногда… Но вообще-то все, думаю, понимают, что не для себя – ради дела старается Пермяков. К тому же видят: надо – и начальству врежу на собрании. Дело сделаю, но потом все вылеплю, что думаю, если мне из-за дурного руководства пришлось себе и другим нервы помотать. А как же? И это надо. Для профилактики.