– Но зато, Генрих Наумович, шведы – тоже викинги, как и норвежцы. Перед боем для храбрости они ели мухоморы.

– Дорогой, Иннокентий, они не ели мухоморов, а только пили из него отвар. Кроме того, как почти каждый порядочный человек, я не очень-то доверяю туманным и противоречивым утверждениям историков и старой, и новой формации.

– Но почему же? Они же учёные и стараются…

– К чёрту! Оставим в покое этнологию и поговорим о более серьёзных явлениях.

– О каких?

– Об элементарных. Я ведь ещё так мало рассказал тебе о своей, честно скажу, неповторимой личности. У тебя имеется удивительная возможность побеседовать с удивительным человеком.

– Где он? С кем побеседовать?

– Со мной. Не оглядывайся по сторонам! Рядом с нами никого нет, даже блуждающих призраков. В мире этом есть я и ты… немножко.

– Почему так? Я ведь тоже человек.

– Было бы неразумно и даже преступно сравнивать меня и тебя? – на физиономии старика нарисовалась такая жуткая гримаса, что у Маздонова от неожиданности зачесались пятки. – Или ты что-то имеешь против моего мнения, Иннокентий, и основных страниц моей творческой биографии?

– Нет, я ничего не имею против такого факта, Генрих Наумович, – пробормотал Кеша. – Пусть так и будет. Если вам так нравится, то, пожалуйста.

– Дело совсем не в том, что нравится мне это или нет. Просто такова объективная реальность. Мы с ней обязаны считаться. Ты со мной согласен?

– Согласен. Но я хотел бы немного поговорить об Изольде.

– Поговорим о ней чуть позже. Но только не вздумай изображать из себя влюблённого Тристана. Не смеши меня, Кеша.

– Ничего смешного не происходит, Генрих Наумович. Я люблю её. Вот и всё.

– Оказывается, ты тоже Пигмалион. Но совсем не такой, как я, справедливый и добрый. А ты, Иннокентий, похож своими дикими повадками на того жалкого и ничтожного, древнегреческого Пигмалиона. А он, между прочим, нахальный извращенец и жуткий эгоист. С ним я никогда бы не пошёл в разведку.

– Нет, я не Пигмалион, а Иннокентий Антонович Маздонов, фрезеровщик третьего разряда. Очень скоро стану токарем.

– Наберись терпения, Иннокентий Антонович, и постарайся понять самое главное.

– Я стараюсь. Но пока ничего не могу понять.

– Ты вникни в то, что в мире существует и такая женская красота, которая может любого здравомыслящего гражданина обескуражить и разочаровать.

– Вот теперь я совсем ничего не понимаю.

– Тебе пока это не надо. Озарение к тебе придёт чуть позже.

– Почему не сейчас? Я просто хочу знать…

– Ну, так вот я тебе рассказываю о своей неповторимой жизни, а ты интенсивно пытаешься заткнуть мне рот.

– Я слушаю, но…

– Если имеется желание, то слушай дальше и не перебивай! Дела получаются такого рода. Когда я, уже находясь на пенсии, имел возможность не просто побывать на таких вот разрушенных и заброшенных заводах, то глубоко и окончательно понял одно.

– Что?

– Я понял, Кеша, что те господа, которые разбомбили Хиросиму и Нагасаки, а потом и дальше продолжили бороться за мир с применением бомб и ракет, глубоко не правы и даже во многом перещеголяли немецких фашистов.

– Причём же здесь американцы?

– Все эти мерзкие песенки из одной и той же оперы, дорогой мой Кеша. Однако, сообщу тебе не конкретно, но точно. Бомбить чужие страны – не хорошо, но уничтожение собственного народа, тем более, ни в одни ворота не лезет. Не смотри на меня, как пожилая индюшка на молодого дождевого червяка. Сам делай выводы и соображай, как можешь, что я хотел тебе доложить.

В своей беседе с Маздоновым разговорчивый и общительный дед изредка давал возможность и ему вставить в разговор пару-тройку слов, но не больше. Правда, Маздонов уже успел в самом начале беседы рассказать о себе если не всё, то многое.