– Почему мне кажется, что ты отлично знаешь, о чем говоришь?

Роман наконец посмотрел на нее, открыто, позволив себе не скрывать того, что он чувствует. И этот взгляд, пущенный через комнату, пронзил ее серебряным наконечником стрелы. Они почувствовали это одновременно, и оба отвели глаза.

– Не нужно становиться моим психотерапевтом, – произнес он чуть тише.

– Кто-то же должен.

– Тогда уж я побуду твоим. У меня лучше выходит.

– Думаешь, это так легко? – чуть надменно спросила Теодора, скрестив руки на груди. Она улыбнулась про себя, почувствовав, как в беседу возвращается привычный непринужденный тон.

– Проще простого! Сидишь себе в кресле, водишь ручкой по бумаге. Главное – изредка поднимать голову, делать вот такой взгляд, – он нахмурил брови и как будто бы даже слегка скосил глаза, вызвав у Теодоры улыбку, – и говорить: «Может быть, это из-за того, что… мне кажется, что… у меня такое чувство, что на вас кофта, подаренная моей матерью, и она бы рехнулась, узнай, что ее теперь носит та самая девица, которая чуть не помяла ее драгоценный кабриолет у ее же дома».

– Нет, – засмеялась Теодора. – Ты это нарочно подстроил?

– Никакие случайности не случайны. – Роман улыбнулся ей в ответ, отчего она ненадолго замерла, подумав, что, должно быть, похожа на лань, увидевшую перед собой вспыхнувшие фары. Ей вдруг захотелось послушать, как он играет. Увидеть, как он это делает. Но она ничего не сказала.

«Не сейчас, – подумала Теодора, имея в виду вовсе не рояль, – не сегодня». Она снова взглянула в окно. Ей показалось, будто в саду кто-то двигался.

– Что? – спросил Роман, проследив за ее взглядом.

– Просто показалось, – ответила Теодора, вглядываясь во тьму за периметром фонарей.

– Что это ты читала, пока меня не было?

Роман переместился к камину и притянул к себе брошенную книгу.

– Она была в кресле.

– Наверное, мать оставила, – тихо проговорил он.

– Это мифы. В детстве я тайком брала такие книги у соседских детей. У нас в доме была лишь одна книга.

– Так-так, вот и первое признание во грехе, фрекен Холл, – протянул Роман, улыбнувшись. – Воровство, значит! Так и запишем.

Он пытался пошутить, но на этот раз Теодора не улыбнулась, напротив, поджала губы, как-то едва заметно съежилась, касаясь ладонью шеи.

– Вот, послушай. – Роман сделал вид, что ничего не заметил, и стал зачитывать первый попавшийся фрагмент:

Я гуляю с совой и многих заставляю кричать не тише, чем оная птица. Порою пугаю я многих простаков, отчего иные именуют меня Черным Псом из Ньюгейта. На гуляньях юношей и дев бываю я часто, и посреди их веселья являюсь в каком-либо ужасном обличьи и пугаю их, а затем уношу их угощенье и съедаю его со своими друзьями эльфами. Вот еще что я делаю: ухаю филином на окнах у больных, отчего те, кто это слышит, столь пугаются, что больной уж не выживает. Много еще есть у меня в запасе способов пугать простаков; но человека знающего я не могу вогнать в страх, ибо он знает, что нет у меня власти вредить. [2]Грим – существо, чаще всего являющееся в облике гоблина или большого черного пса на кладбищах или… или у домов, воем своим, подобно крику банши, предвещающее смерть.

– Да, был у меня как-то пациент, который до ужаса боялся мифических… Что с тобой? – Теодоре показалось, что Роман побледнел. Он продолжал читать, но уже про себя. – Роман?

Он вскинул голову и теперь выглядел как обычно. Однако что-то в его лице безвозвратно изменилось.

– Зачитался, – небрежно проговорил он. – Налить тебе еще?

– Спасибо, но я лучше поеду.

– Брось! Оставайся. Я постелю тебе в гостевой спальне.

Это прозвучало как нечто среднее между приказом и отчаянной мольбой. Роман смутился, дав Теодоре понять, что не собирался вкладывать в последнее предложение такую интонацию.