Она посмотрела на него так, будто Роман сказал какую-то непристойность. Теодора всегда смотрела на него так, когда он говорил вслух о том, что она боялась принимать на веру.

– Ты не должна соглашаться со всем, что я говорю.

– В большинстве случаев это далеко не так.

– Ты никогда не сможешь выбраться за рамки своего круга. Так и просидишь на месте всю жизнь.

– Прости?

Его слова ошеломили ее. Ей даже показалось, что она ослышалась. В голосе Романа не было ни злобы, ни надменности, присутствовал даже какой-то намек на веселую иронию. Поставив стакан, он уперся ладонью в пол позади себя и смотрел на нее, вскинув подбородок.

– Ты слышала. Ты блестящий специалист, но дальше не пойдешь.

– Почему ты так говоришь?

– Ты ведь не запрещаешь мне это говорить.

– Ты ничего не можешь знать обо мне, – с горечью произнесла Теодора. Роман выглядел жестоким.

– Конечно. Как я могу знать, если ты о себе не заявляешь?

Она не ответила, молча смотрела на него с укором и зарождающейся обидой. Не ответила, потому что он был прав.

– Вот прямо сейчас, давай, встань и скажи, что я не прав. Скажи, кто ты. Скажи, какая ты умная. Скажи, что ты лучшая в своем деле! Скажи, что заслуживаешь лучшего. Прямо сейчас встань и скажи, чтобы я заткнулся, потому что не должен даже допускать мысли о том, что сказал.

Теодора не пошевелилась.

– Скажи! – резче воскликнул Роман, и тогда она вскочила.

Твердо стоя над ним, она расправила плечи и почувствовала, как в груди становится горячо от гнева и вновь подступающих слез. Он замер, и в его глазах, вопреки ожиданиям, она разглядела не жестокость, но восторженное предвкушение. Это была начальная степень восхищения, которую Роман почти никогда не испытывал, а если и чувствовал, то только по отношению к самому себе.

Кофта спала с ее плеч и теперь бесформенной синей тряпкой валялась на полу. Столкнувшись с другой машиной, она выскочила на улицу без пальто, в одной блузке. И все же Теодора стояла над внезапным противником так, словно на ней была броня. Вот только защита ее была тихой, молчаливой, совсем как тонкий жемчужный атлас, и пока еще хрупкой, но несомненно обладала огромным потенциалом, которого она по-прежнему боялась. Она отвернулась и подошла к окну, долго всматриваясь в заботливо укрытый снегом сад, пока ее собственные плечи не укрыло теплом. Это Роман накинул на них кофту, а сам тут же отошел и опустился на табурет перед роялем.

– Ты блестяще выбрала профессию, знаешь? Что бы ни творилось в душе, ты будешь молчать. Не этого ли требуют от хорошего психотерапевта? Молчать и слушать.

В голове у Теодоры пронеслось, что того же требуют и от хорошей дочери. Сердце только сильнее сжалось.

– Не принимай близко мои слова. Вообще выбрось их из головы, я лишь хотел спровоцировать тебя.

– Зачем? – глухо спросила она, все так же глядя на свое отражение в окне.

– Чтобы увидеть… Не важно. Извини меня.

Роман опустил пальцы на клавиши, и те издали тонкий протяжный звук. Всего две ноты. Теодора обернулась на звук.

– Не стоит извиняться за свои убеждения.

– О нет, это вовсе не они. – Роман усмехнулся тому, как она подловила его. Сплетя в замок пальцы, он уперся локтями о крышку рояля и подпер подбородок.

Теодора вздохнула и вдруг вспомнила вопрос, заданный Сюзанной Даль сегодня утром, но так и повисший в воздухе перевернутым вопросительным знаком.

– Как понять, что ты не на своем месте?

– Очень просто, – ответил Роман, задумавшись на секунду. – Перестать притворяться.

– Что ты имеешь в виду? – Его слова пробудили в ней интерес.

– Вот заходишь ты в комнату, расстроенная какая-то. Разочаровал молодой человек, обидел начальник, да просто нет вдохновения, ничего не выходит, – начал Роман, глядя поверх плеча Теодоры. – У тебя свои заморочки. И тебе сейчас плохо, но это пройдет. Просто помолчать, понять, отпустить. И вот ты с этой своей «трагедией» заходишь в комнату, где уже есть люди. А им твоя трагедия не нравится. Они ее видеть не хотят. Им лучше приторная нарисованная улыбочка, чем эта твоя дурацкая трагедия. И они начинают беситься, докапываться, что с тобой не так, черт возьми? Почему нельзя просто быть радостной, как с красивой картинки? Чтобы всем вокруг было красиво! И теперь уже входишь на цыпочках, тихонько открываешь дверь в комнату и ждешь понимающего взгляда. Не «ну в чем дело? Не узнаю тебя! С тобой же вообще невозможно иногда!», а «это нормально – чувствовать себя разбитой/подавленной/преданной/истощенной/грустной. Давай просто помолчим, если хочешь. Я приму тебя любой». Ждешь… чуда?