Кристина гневно смотрела ему вслед, раздираемая недосказанным. На улице вечерело, и со стороны леса тянуло нехорошей, гнилой сыростью.

– Крис, – Эйзен, про которого все забыли, внезапно подал голос. И голос этот был совсем не таким, как на пляже – расслабленным и полным игривых интонаций – а довольно сухим и холодным.

– Да? – вздрогнула Кристина, пытаясь усилием воли очистить перегруженный мозг.

– У меня к тебе просьба.

– А… да. Какая?

Эйзен выдержал паузу, дабы убедиться, что его слушают.

– Пожалуйста, не ругай Джафара за его работу.

Кристина хотела что-то ответить, но только открыла и закрыла рот. Эйзен говорил серьезно. И это он был работодателем Джафара. И ее. И вообще…

– Прости, – стушевалась она.

– Вот и хорошо, – похвалил герцог.

В лесу громко, испуганно и даже немного истерически закричала неизвестная ночная птица.

– А что, почтеннейший Вайжа Илианович, почему вы на голосование не остались? Администрация считает, HS-излучатели – очень перспективная разработка. Она позволит нам выяснить…

Вайжа Илианович остановился. Мраморная лестница, ведущая из зала ученого совета, некогда была увешана старыми фото действительно перспективных разработок. Но поскольку и фото, и разработки были двадцатилетней давности, не так давно их убрали и заменили вечные ценности, одобряемые императором: фото свящённых поленьев, церемонии раздувания облаков силами лёгких и гербы Сестробратска. Портреты императора тоже сначала повесили, но потом убрали, чтобы студенты к ним ничего не подрисовывали.

Вайжа остановился и, устало пробежав взглядом по экспозиции, повернулся к коллеге:

– Я весьма уважаю вас, Иннокентий Кириллович. Даже если б именно вы изобрели эти HS-излучатели, я бы все равно вас уважал, хотя и имел бы по поводу этих чувств некоторые сомнения. Но излучатели, Иннокентий Кириллович, изобрели не вы, поэтому я уважаю вас намного больше, чем суммарно взятую кафедру квантовой физики. А там, между прочим, пятнадцать человек. Конечно, раньше их там было три десятка, но после того, император, неустанно пекущийся о благе рабов своих, выставил старым специалистам требования – писать от руки по десять рукописных листов в день, заверять их в деканате и относить на проверку заведующему складом ненужных бумаг – половина, страдавшая болезнями суставов пальцев, уволилась, и остались только те, кто превратил экспериментальную разработку в этот новый, столь впечатливший вас масштабный проект. Так вот, чистота их намерений заставляет меня сомневаться в том, что они моего уважения достойны.

– Почему же, Вайжа Илианович?

Вайжа задумался. Он был всего лишь посредственный математик, но обладал масштабным мышлением, позволявшим анализировать все явное и неявное и предсказывать некоторые, как ему самому казалось, очевидные следствия из неочевидных причин. Как объяснить это явление, он не знал. Ссылка на масштабность собственного мышления во-первых, есть акт нескромности, во-вторых – ни с какой стороны не аргумент. Этак всякий может: у меня, мол, мышление позволяет думать в семь сторон одновременно, поэтому я предвижу, что HS-излучатели в уже весьма недалёкий момент времени окажутся не совсем тем, на что претендовали их создатели, как уже бывало неоднократно, но о чем никто, к сожалению, не помнит. Ну потому что помнить после таких достижений обычно оказывались некому.

– У меня плохое предчувствие, Иннокентий Кириллович, – объяснил Вайжа, досадуя на скудость человеческого языка. – Очень плохое.

Иннокентий Кириллович вдруг тревожно закивал.

– Я не хотел вам говорить, – пробормотал он, – но у меня тоже… у меня тоже, да… правда, оно было таким ещё до презентации HS-излучателей… я даже таблетки пил от тревоги. Время останавливать… экое, коллега, еретическое, если можно так выразиться гравиборчество… и никакой отдачи… так не бывает, коллега, так не бывает… кто создал мир – если его кто-то создал, создал и отдачу… равновесие никому не обойти, даже во славу императора, неустанно пекущегося.