Мы были в пути к монастырю Преподобного Луки, однако все никак не могли добраться. После сильной послеполуденной грозы небо прояснилось, и от горы исходило приятное благоухание влажной почвы и мокрых листьев. Небо над нами было темно-голубого цвета. Великая умиротворенность ночи трепетала сладостными буколическими звуками несметных маленьких колокольчиков разбредающихся овец, и огромные таинственные костры чабанов светились то тут, то там на горных склонах. Глубокая поэзия вместе с чем-то проникновенным наполняла наши души среди этой трепетной ночи под огромным небом. Обильные заросли дрока и шиповника по склонам гор наполняют темноту благоуханием…

Наши погонщики – два сельских парня из Стири, разговаривавших между собой по-арванитски25, время от времени останавливаясь, что рассказать нам о склоках монахов монастыря Преподобного Луки: такова вечная история греческих монастырей. Со времен Падения Константинополя турки то и дело слышали об этих склоках, которые считали столь запутанными, что даже не пытались вмешаться ради примирения. «Поповские дела!», обычно говорили они таким тоном и с таким смыслом, которые указывали, сколь мало ценят они наш клир.

Сельские парни сообщили, что мы прибыли, но мы не заметили ничего, ни малейшего признака жилища. Монастырь Преподобного Луки можно обнаружить, только оказавшись перед ним. За последним поворотом мы увидели несколько тусклых огней. Высокие черные тени кипарисов поднимались в темноте. Приближаясь, мы услышали колокольный звон. Это великие монастырские часы, возвещающие время. Среди великой ночи на природе и среди тишины часы, возвещающие время, звучат неким диссонансом, который разрушает впечатление библейской тишины вокруг. Мы оставляем позади несколько освещенных окон, причем никакой любопытной тени, привлеченной звоном колокольчиков наших мулов, не появляется за стеклами. Можно подумать, что монастырь необитаем и остается освещенным в этой глуши только благодаря некоему колдовству.

Вскоре мы спешиваемся у жилища отца Агафангела, у которого наши юные погонщики рекомендуют нам просить гостеприимства. Перед наши взором возникает прекрасное зрелище: в глубине сада, благоухающего апрельскими розами, появляется продолговатый мольберт света, обрамленный декоративными фестонами теней от вьюнка и цветов. Можно сказать, что на этом светлом пустом фоне, напоминающем небольшой театр теней, в эту безмятежную благоуханную ночь должны были играть какую-то фантасмагорию, некий шекспировский «Сон в летнюю ночь». Это была сцена для ночного свидания Ромео и Джульетты. Мы смотрели завороженно. Однако вместо теней Ромео и Джульетты появилась тонкая черная тень отца Агафангела.

Как приятно прибыть ночью в один из греческих монастырей. В гостеприимстве, которое здесь предоставляют почти всегда, есть что-то от простоты и доброты первых евангельских времен христианства. Их внемирская атмосфера и черные молчаливые монахи вызывают ощущение, что мир, покинутый всего какой-то час назад, отступил куда-то в беспредельность, невообразимо далеко. В здешней тишине есть нечто «свершившееся». Только сыч или сова издают траурный крик в тишине…

Правда, в начале отец Агафангел, услышав о моей профессии, замкнулся в себе. В его памяти остался горьковатый привкус от посещения другого журналиста, который намекнул в своей газете, что монахи монастыря Преподобного Луки не живут жизнью столь святой, как это следовало бы ожидать от тех, кто покинул мир, чтобы посвятить себя Богу. Однако я успокоил его относительно моих намерений, и гостеприимство его сразу же приобрело сердечность. Его домик (монастырь Преподобного Луки является особножительным, и каждый монах живет здесь отдельно) был аккуратно убран и полон съестных припасов). Отец Агафангел предоставил мне лучшую комнату с окном в цветущий сад, и когда мы улеглись спать, ночной воздух, пропитанный ароматом больших апрельских роз, ласково опустился мне на ресницы…