Так, к 70-м годам ХГХ в., когда в пореформенной России стали складываться условия для зарождения гражданского общества, на Западе (Северная и Западная Европа, США) уже имелись определенные представления о гражданском обществе (вовсе не присущие всему обществу, например, идеал гражданского общества не соответствовал целям последователей К. Маркса). Эти представления базировались на условиях и тенденциях эволюции западного общества и включали развитие различных форм частной собственности, договорные отношения, влиятельное общественное мнение, дальнейшее развитие автономий и свободы личности, возможность свободных ассоциаций людей.

Даже если представить, что либеральные взгляды в будущее векторно совпадали в России и Европе (хотя это далеко не так – в российской общественной мысли либералы-«почвенники» дистанцировались от либералов-западников), то условия зарождения гражданского общества были явно различными. Во-первых, протяженность территории России. Особенностью США также была огромная территория, но ее завоевание проводилось свободными людьми, еще более укреплявшими менталитет свободы, индивидуализма, культа оружия. На ее территории устанавливалось федеративное штатное устройство с развитыми элементами самодеятельности. Во-вторых, в России существовало государственное централизованное начало, усиливавшееся от центра к периферии, где губернатор «больше, чем государь». Так, петровская модернизация России, как и любая «догоняющая» модернизация, отличалась усилением государственного начала, и не только в политической (централизация власти, усиление унитарности государства, губернское деление, замена патриаршества Синодом, «закрепощение» привилегированных сословий обязательной службой), но и в экономической жизни – государственные мануфактуры и казенные добывающие и обрабатывающие предприятия, сохранение крепостной зависимости крестьян. В-третьих, неразвитость рынка в условиях господства крестьянской общины и подавляющей доли крестьян в составе населения и, соответственно, недостаточное развитие частной собственности, стимулов сельскохозяйственного труда, предпринимательства. Даже с отменой крепостного права при несомненном оживлении хозяйственной жизни община продолжала сковывать инициативу подавляющего большинства населения. В-четвертых, общиннность и реформы, задумывавшиеся сверху, укрепляли многовековую традицию россиян (вероятно, идущую от татаро-монгольского периода) склоняться перед властью, с большей готовностью исполнять приказы, чем проявлять инициативу. Бунты, как справедливо отмечает Б. Н. Миронов, были не против верховной власти, а против ее агентов[46].

Эти российские особенности следует, видимо, сопоставлять с цивилизованными и упущенными альтернативами, в том числе с возможностями формирования гражданского общества. На наш взгляд, эти возможности относились в большей степени к XX в., чем веку XIX, в котором был проделан путь, вполне адекватный ситуации пореформенной России – об этом чуть ниже. А уже с 17 октября 1905 г. появилась принципиальная возможность для России стать конституционной монархией – в ряду десятка европейских монархий, но эта альтернатива не реализовалась. Реформы П. А. Столыпина заложили возможность «размывания» общины, препятствовавшей становлению гражданского общества, но и им не суждено было быть доведенными до конца, несмотря на всплеск общественной активности и плюрализм политики. Уже с января – марта 1918 г. одним из результатов Октябрьского переворота стала фактическая монополия большевистской партии в политической жизни, а затем и советского государства во всех сферах общественного бытия. Этатизм и идея классового противоборства полностью вытеснили идею гражданского общества, а формализация общественной жизни (ассоциаций граждан) и отсутствие гарантий личных прав и свобод привели к уничтожению не только элементов гражданского общества, но и почвы их возможного зарождения. Только церковь, и то с многочисленными оговорками, могла считаться реальным осколком гражданского общества.