Древнегреческие теменосы были маркированы гермами – четырехгранными стелами с головой Гермеса и эрегированным пенисом, выполнявшими пограничную функцию[19]. Маркируя пространства, гермы указывали психологические и моральные пределы, задавали гражданам экзистенциальные измерения (Стайн, 2009). Аналитическое пространство – психотерапевтический теменос – должно быть ясно маркировано. Формальная структура контейнера – сеттинг – выполняет роль такого маркирования, что начинает осознается чаще всего лишь при его существенном изменении или, как крайний случай, когда сеттинг вовсе отсутствует. Последнее нередко имеет место в работе с беженцами, когда нормальный сеттинг организовать не возможно. Пападопулос удерживал границы, в частности, при помощи «контекст-маркеров» – опор, обозначавших терапевтический теменос. Такими «контекст-маркерами» были для него детали деловой одежды терапевта (костюм, галстук), задающие профессиональный контекст[20]. Подобные маркеры можно назвать символическими, в отличие от обычных сеттинговых формальных маркеров. Заметим, что символические маркеры часто используются аналитиками и в условиях нормального сеттинга (вспомним, например, античные артефакты в кабинете Фрейда). Это напоминание для пациента и для аналитика о лиминальной природе глубинной психотерапии, которая «соединяет вышний мир сознания с подземным миром бессознательного» (Стайн, 2009, с. 126).
Аналитическое пространство двойственно, как и его границы. Стайн говорит о том, что внутри терапевтического контейнера есть формализованное в соответствии с социальными законами пространство, тесно связанное с жизнью пациента и аналитика за пределами терапии. Формальные маркеры обозначают как раз это пространство. Но есть и более широкое пространство, в котором осуществляется многоуровневое психическое взаимодействие участников аналитической пары, маркированное символически и не имеющее формально определенных границ.
Здесь уместно еще раз обратиться к аналогии с пространственным устройством жизни в древнегреческой культуре. Саратовский культуролог Вадим Михайлин подробно анализирует особенности античных культурных пространств. Например, древнегреческое пиршественное пространство было принципиально противопоставлено бытовому, статусному пространству, притом что оно было включено в бытовую территорию: в него можно было войти и выйти, не покидая дома. Это обусловливало необходимость строгого маркирования его границ, кодифицирования и регламентирования «праздничного поведения». Все, что было включено в пиршественное пространство, несло особый смысл, являлось атрибутом празднества, было встроено в специфическую для этого пространства кодовую систему, которая позволяла каждому знакомому с этой системой человеку «моментально осознавать факт пересечения границы, «включения в праздник», и заставляло его актуализировать соответствующие поведенческие навыки» (Михайлин, 2005, с. 277). Для античного политеистического мировидения каждая культурно маркированная зона имела религиозно-нормативное обоснование, воплощенное в соответствующих божествах. Монотеизм произвел радикальную трансформацию этого мировидения: стало необходимо соотносить свое поведение с более или менее единой системой моральных норм, не зависящих от ситуативной обусловленности и соответствующих данной пространственной зоне поведенческих паттернов. Это объясняет, по мысли Михайлина, невротичность современного человека, вынужденного вытеснять конфликты, порожденные принципиальной несовместимостью «прикладных» кодов и норм. Вместе с тем монотеистическая трансформация культурного пространства имела и позитивный смысл. Необходимость быть в состоянии «перманентного тюнинга» в отсутствии заданных механизмов переключения при переходе из зоны в зону резко увеличило адаптационные возможности человека, расширило границы его сознания (Михайлин, 2005, с. 457–458).