Ночь застала ее за работой. Усталость смешивалась с возбуждением. Наконец, отложив карандаши, Аня прошла в спальню. Ее квартира, как всегда, была безупречна. Она быстро уснула, убаюканная ощущением предстоящей великой работы.

Утром, войдя в студию, Аня замерла на пороге. Что-то было не так. Она огляделась. Все вроде бы на своих местах. И все же… Ее взгляд упал на письменный стол. Карандаши и ручки, которые она вчера вечером оставила в легком творческом беспорядке, теперь лежали идеально ровными рядами, отсортированные по длине и толщине. Несколько книг, которые она просматривала, были сложены в идеальную, симметричную пирамиду на краю стола. Даже ее тапочки у кровати, которые она обычно просто скидывала, стояли параллельно друг другу с геометрической прецизионностью.

– Я это сделала? – пронеслось в ее голове. – Не помню… Должно быть, я устала больше, чем думала, и навела порядок на автомате.

Но легкое замешательство осталось. Она никогда не раскладывала карандаши настолько педантично. И пирамида из книг… Это было элегантно, почти слишком идеально, чтобы она могла расставить это так машинально.

Взгляд Ани упал на шкатулку. Та молчаливо взирала на нее со своего центрального места. Узоры на ее поверхности, казалось, стали еще четче, еще глубже. Ане показалось, или от шкатулки исходило едва слышное, почти инфразвуковое гудение, ритмичная пульсация, которая ощущалась скорее всем телом, чем ушами?

– Эта шкатулка… – подумала Аня, подходя ближе. – Она будто что-то излучает. Идею. Узор. Порядок.

Она коснулась холодной, гладкой поверхности. Ничего. Обычное дерево. Наверное, ей просто показалось. Переутомление и слишком богатое воображение, разыгравшееся под впечатлением от нового проекта и загадочного артефакта.

Но в последующие дни странности продолжились. Мелкие предметы в ее квартире сами собой выстраивались в безупречно симметричные композиции. Пара ее любимых сережек на туалетном столике однажды утром оказалась расположена так, словно их соединяла невидимая ось симметрии. Столовые приборы после мытья посуды, оставленные на сушилке, на следующий день были аккуратно разложены попарно и строго параллельно.

Аня жила одна, и это исключало чье-либо вмешательство. Сначала она пыталась найти рациональное объяснение, потом начала сомневаться в своей памяти, но с каждым новым проявлением этой тихой, упорядочивающей силы ее беспокойство росло. Сама шкатулка, казалось, наблюдала за ней, а ее узоры иногда неуловимо менялись, словно «завершаясь» сами собой, когда Аня отводила взгляд. Тишина квартиры, обычно такая умиротворяющая, теперь казалась наполненной тонкой, едва уловимой «неправильностью» происходящего.

Несмотря на это растущее беспокойство, или, возможно, благодаря ему, Аня с головой ушла в разработку дизайна для особняка Мистера Веридиана. Шкатулка была ее неизменным спутником, ее главным источником вдохновения. Она стояла на чертежной доске, когда Аня работала, и на прикроватной тумбочке, когда она спала. Аня чувствовала, что понимает ее язык, язык абсолютной симметрии.

Ее проекты становились все более сложными, замысловатыми, одержимо симметричными. Она создавала интерьеры, где каждая линия зеркально отражалась в другой, где пространство делилось на идеальные, математически выверенные сектора. Это было красиво, захватывающе, но в этой красоте сквозило что-то холодное, почти нечеловеческое. Чертежи, которые выходили из-под ее руки, казались превосходящими обычные человеческие возможности для идеального исполнения.

Аня проводила за работой бессонные ночи, подпитываемая странной, неестественной энергией, которая, казалось, исходила от артефакта. Она забывала о еде, о сне.