– Конечно, – ответил Володя. – Я про них узнал все, что мог. Это было не сложно.

Ей стало смешно. Одна из ее соседок-пенсионерок была баптисткой, и весь двор знал об этом и о том, что ей дали денег на новое пальто, и что она должна вербовать других, и что, помимо молитв, они читают антисоветские книжечки. Лиля сообщила об этом Володе. Он нахмурился.

– А что их руководитель самый богатый человек в городе, знаешь? – не отставала Лиля. Тут он, посмеявшись над ее наивностью, назвал фамилии, ничего, правда, ее младенческому уму не сказавшие, потому что она была мелкой водорослью, не знавшей не то что богатеев вроде начальника базы или руководителя торговой сети, но даже председателя исполкома – крупных рыб, плававших в этих водах. Зато она знала репертуар местного театра и имена актеров, и не выпускала из виду самой известной актрисы, к тому времени уже снявшейся в кино и укатившей на жительство в Москву – отсюда до столицы рукой подать, да поди, попробуй укуси этот локоток, если связей нет. Ты что, в Москву рвешься? – засмеялся Володя. Да, отвечала она, там театры, музеи, институты, там магазины, и не надо что-то доставать, вечно нося в кармане авоську, как делает мама. Знаешь, я даже стихотворение написала.

– Прочитай, – почти приказал он. Лиля прочитала ему свои стихи.

Дожди в Танзании предельно редки,

и градус делает пике,

 как предложение на русском языке

в авоське-сетке,

как встречный друг,

как средь зимы – тепло и зелень вдруг.

– Знаешь, в этом что-то есть, – сказал Володя, почесав над ухом, где у него белел маленький шрам, впервые ею замеченный. – Только как-то коряво. Тебе надо в кружок ходить, теорию стихосложения изучать.

– Какой кружок?

– Да где такие как ты собираются и обсуждают свои творения.

– У нас в городе это есть? – не поверила она.

– Да, при доме культуры. Хотя, кажется, его прикрыли. Я узнаю и тебе скажу. А насчет Москвы ты бы поинтересовалась у своей мамы, почему она сменила столицу на Подмосковье.

Это было ошеломившей Лилю новостью, ведь мама не рассказывала ничего. Только потом, через несколько дней, она задумалась: откуда Володе это известно, и стала прислушиваться к тому, что он говорил. При следующей встрече, вернувшись к ее стихотворению, почему-то его заинтересовавшему, он сказал, что оно, по сути, антисоветское.

– Почему? – спросила Лиля.

– А потому. Ты затронула тему дефицита.

– Разве? А мне показалось, это не предложение в том смысле, в котором ты понял.

– А в каком?

– В филологическом.

– Сама подумай: какой смысл в предложении на русском языке в сетке для продуктов? Только один.

– Может ты и прав, но когда я сочиняла, то не думала об этом.

– А думать тебе стоило. Скажи спасибо, сейчас не те времена, что раньше. А кружок закрыли, кстати.

– Он кому-то помешал?

– Там руководитель был замечен в неподобающих связях. Сейчас партия всерьез озабочена тем, что многие хотят эмигрировать, в стране начинается брожение умов. Все рвутся за границу, к сытой жизни, работают там на разных антисоветских радиостанциях и хают страну, которая их вскормила и воспитала. Ты вот могла бы уехать?

– Не знаю, но иногда думаю, что да.

– Интересно. И зачем, и что бы ты там делала, тоже пошла бы на вражий голос работать? Какую-нибудь радиостанцию типа Свобода, есть такая.

– А там что, другой работы нет?

– Может, и есть, но эмигрировать не так просто, как тебе кажется, хотя и можно. У нас в городе есть несколько таких, кто подали заявления на эмиграцию.

Лиля подумала, что мозги Володьке промыли основательно. Уж очень не вязалось с его возрастом и уровнем развития то, что он говорил. А говорил он явно с чужого голоса.