Грань безумия Анастасия Пименова

Сердце дрожит в груди так сильно, что болит, и мои руки замирают, как и я сама.

Это опять происходит.

Знаю, что мне нужно двигаться, собрать вещи и покинуть место, где я провела всю свою жизнь, свой дом. Но не могу.

Я не могу заставить себя пошевелиться.

Сирена звучит не только на улице, по всему городу, но и в моей голове. Оглушительный вой разрывает тишину, которая, кажется, повисает здесь навсегда. Смотрю в окно, на серое, свинцовое небо, словно отражение моего собственного состояния. Кажется, будто мир замирает вместе со мной, в ожидании неминуемого удара.

Только тот, кто хоть раз пережил нечто подобное, может понять моё состояние сейчас.

В животе скручивается тугой узел, и к горлу подступает тошнота.

Я должна бежать, спрятаться, спастись. Но ноги предательски замирают, словно приросли к полу.

Воспоминания нахлынули волной: вот я маленькая бегаю по этому двору, вот первый велосипед, вот папа читает мне сказку на ночь… Мои друзья, с которыми я проводила своё детство, с которыми смеялась, плакала и жила… Да, их всего несколько, но всё же… Где они сейчас? Живы ли? В этих стенах столько тепла, столько любви, столько жизни. Как можно это оставить? Как можно всё это предать?

Звук сирены становится все громче и ближе.

Мой взгляд перемещается на собранный рюкзак на кровати, и я думаю о том, что вот она… Вся моя жизнь в нём. То, что удастся с собой забрать.

Глаза медленно перемещаются к тумбочке, на которой у меня творится полный бардак. Никогда не отличалась аккуратностью. Отцу одиночке было сложно воспитывать девочку, ведь к нам нужен определенный подход, как и к любому другому ребенку.

Смотрю на рамку с фотографией, пожалуй, единственную в этой комнате. Там изображена четырехлетняя я, папа и мама, которая ещё не бросила нас. Можно подумать, что семья на фото счастлива… Не знаю, был ли папа когда-то по-настоящему счастлив с моей мамой, ведь он крайне редко говорил о ней, сколько бы я не спрашивала. Кажется, даже после стольких лет ему всё равно больно, что она тогда так поступила. Предала и бросила. Хорошо, что я была маленькой и почти не помню её.

Протягиваю руку и забираю это фото, убирая к себе в рюкзак. Хочу, чтобы это осталось со мной.

Слышу позади быстрые шаги и оглядываюсь, видя на пороге своего папу с винтовкой в руках и ещё большим рюкзаком, чем у меня.

– Собралась? – один единственный вопрос, который едва слышен из-за сирены.

– Да, – отвечаю я, когда чувствую сухость во рту, хотя только недавно пила воду.

– Тогда идем. Нельзя задерживаться ни на секунду.

Я киваю, потому что иного выхода не остается, и застегиваю молнию на рюкзаке, чтобы после взять его и надеть на плечи. Выхожу из комнаты, не оглядываясь, потому что тогда могу заплакать, а просто следую за папой по деревянным ступенькам нашего простого, но уютного дома, спускаясь вниз, на первый этаж.

Взгляд то и дело блуждает по обстановке, и я стараюсь запомнить каждую крошечную деталь, понимая, что никогда больше не вернусь сюда.

Смотрю на частично увядшую одинокую розу и заставляю себя отвернуться.

Всё это останется лишь в моих воспоминаниях.

Когда мы подходим к входной двери, то папа останавливается и бросает на меня очередной тревожный взгляд.

Я хочу заверить его, что всё будет хорошо, что мы справимся, чтобы он не переживал, что выживем. Но тогда я совру, а он не любит ложь, поэтому также молчит.

– Чтобы не случилось, держись позади или рядом, милая.

– Хорошо, пап.

– Помнишь план?

– Да. Бежим сразу же к гаражу.

К гаражу, к которому мы бы смогли пробраться через дом, если бы не ремонт той части дома, поэтому придется пробежаться. Немного, но всё же предстоит выйти на улицу.

Папа отдает мне пистолет, который специально оставил возле двери, на тумбе, и я сжимаю его, заранее сняв с предохранителя.

Многие в моем возрасте даже пушку ни разу в руках не держали, но из-за того, что папа всегда беспокоился о моем благополучии, то многому научил с самого детства. Поэтому из разных видов оружия стрелять я научилась в двенадцать.

Возможно, у нас бы его сейчас было больше, если бы пару лет назад папа не распродал оружие из-за долгов. Он скрывал их до последнего, не хотел, чтобы я продавала свой подарок… Тот самый, благодаря чему нет ни только задолженности по чему-либо, но и даже появились небольшие сбережения. Правда, теперь они нам вряд ли пригодятся.

Папа касается дверной ручки и поворачивает её, когда я сжимаю пистолет до побелевших пальцев.

Впереди только страх и неопределенность.

Выхожу следом за своим единственным родителем и вижу непривычную картину, а именно почти опустелые улицы нашего жилого района с частными домами.

Можно подумать, что ничего не случилось, только вот разбросанные вещи на асфальте, кровь и даже несколько трупов говорят об обратном.

Мы несемся в сторону гаража, и я молюсь всем богам, чтобы нам никто не попался на пути.

Птицы беспокойно летают в небе, а их крики смешиваются со звуком сирены.

Вижу несколько брошенных машин с открытыми дверьми и кровь, что стекает изнутри…

Не верю, что это правда происходит. Кошмар? Ужас? Просто что-то очень страшное.

Мы уже внутри, в гараже.

Отец садится за руль, а я открываю дверь на пассажирское сиденье и сажусь рядом.

Вновь переглядываемся, и только тогда он заводит двигатель, когда я продолжаю сжимать в руках оружие, словно это может помочь как-то исправить ситуацию.

Медленно выезжаем, и я вновь смотрю по сторонам в надежде, что всё это вдруг исчезнет, вернется к прошлому, к обычной жизни. Конечно же, ничего не меняется.

Мы сворачиваем на улицу, и я не могу не обернуться.

Взгляд касается дома, и я также стараюсь запомнить его во всех деталях. Облупившуюся краску на фасаде, треснувшее стекло на веранде, заросший сорняками палисадник и ещё множество других деталей.

– Милая, пристегнись, – слушаюсь, и поворачиваюсь обратно.

Мы проезжаем мимо однотипных домов, и мысленно думаю о том, кто в них жил. Кто-то мне знаком, если не лично, то просто была наслышана. Сейчас я никого не вижу. Все уже либо уехали, либо с ними случилось, что похуже.

Сворачиваем на другую улицу и после ещё несколько раз, когда внезапно с одной из сторон нам под колеса кидается человек.

Отец успевает затормозить в самый последний момент, и мы смотрим на то, как человек поднимается и дергает головой в нашу сторону.

Вижу кровь у него на ногах, а именно на коленях, ссадины на руках, словно он оборонялся, ещё кровь, только уже на шее и лице.

Это мужчина, ровесник моего отца, который смотрит прямо на нас.

Да, он кажется обычным, таким, как и мы с папой, только незнакомец отличается от нас.

Он делает медленный шаг по направлению к капоту машины, после ещё один и… кидается на неё, желая добраться до нас.

Папа включает заднюю передачу и отъезжает, когда тот человек продолжает бежать, желая догнать автомобиль.

Я вижу только его глаза, пустой взгляд и окровавленные глазные яблоки, по которым и получилось отличить от простого человека. Папа снова трогается вперёд, но только объезжает его.

Оглядываюсь и вижу, что незнакомец меняет траекторию и пытается нас догнать, пока мы всё больше удаляемся.

Сердце продолжает ускоренно биться, когда ни я, ни папа так и не стреляем.

Я понимаю его, своего родителя, а он меня. Мы испытываем похожие чувства и не можем ещё убить того, кто недавно был таким же, как и мы… обычным. А сейчас уже стал безумным.

Отец прибавляет газу, и мы мчимся по улицам, словно нас преследует сама смерть. Здания мелькают за окном, сливаясь в размытую картину разрухи и отчаяния.

Я пытаюсь отдышаться, но воздух кажется спертым и тяжелым.

Смотрю на отца. Он сосредоточен на дороге, но я вижу, как напряжены его плечи, как белеют костяшки пальцев, сжимающих руль. Он тоже в шоке, но пытается сохранить контроль.

Мы оба знаем, что это только начало… Такие случаи становятся все чаще. Вирус, или что это такое, без понятия, пожирает людей изнутри, превращая их в безумных, кровожадных монстров… Вернее, внешне они почти не отличаются, только по дикому взгляду и окровавленным глазам можно понять, что что-то не так.

Сворачиваем на главное шоссе, чтобы раз и навсегда покинуть этот город, наш дом.

Слышу звуки вертолета в небе и приоткрываю окно со своей стороны, чтобы взглянуть на несколько вертолетов…

– Что они собираются делать, пап?

– Ничего хорошего. Сирену не просто так включили. Вероятно, в ближайшее время… – он осекается, нервно сглатывая, чтобы озвучить следом предположение, – постараются очистить город.

– Очистить…? Они хотят его взорвать?

– Наверное.

Закрываю обратно окно и смотрю на дорогу, пытаясь понять, как всё к этому пришло… Еще пару дней назад всё было хорошо, привычно. А сейчас…

К нам с разных сторон несутся безумные, и папе приходится петлять между оставленными машинами.

Он прибавляет газу, и мы мчимся вперед, прочь от этого проклятого города, прочь от огня и смерти.

Некоторые появляются слишком неожиданно, и отец сбивает их, но не останавливается. Даже с закрытыми окнами слышу их крики, которые пробирают меня, заставляя кожу покрываться острыми мурашками.

Наша скорость всё увеличивается, и все эти безумные остаются вскоре позади.

Здания и дома постепенно заканчиваются, уступая место высоким деревьям, что тянутся к небу, словно молят о спасении.