Игорь Булатовский. «Причастие»106 ;
Мария Степанова. «Заснеженный, с вороной на носу…» / «20 сонетов к М»107 ;
Елена Шварц. «Девятисвечник колыбельная»108 ;
Евгений Хорват. «ЯЗУНДОКТА… ты одна мне осталась…»109.
Евгений Хорват. «Записка охотника» / «Из зимней истерии 1984‐го года»110.
Игорь Булатовский. «ИЗ У. Х. ОДЕНА»111.
В современной поэзии встречается и суперлатив (превосходная степень) существительного:
Гали-Дана Зингер. «Старая сказочница»112 ;
Владимир Гандельсман. «Любезный брат и друг духовных выгод…»113.
Многочисленность поэтических неологизмов типа птицая, веснее, ветлейшей впечатляет и заставляет задуматься о том, почему же поэты, пишущие в разных стилях, принадлежащие к разным поколениям, живущие в разных городах и странах, так настойчиво образуют авторские прилагательные от существительных, компаративы существительных и экспрессивные тавтологические конструкции с разными частями речи на месте прилагательных или наречий? Может быть, причина в том, что поэтам (а значит, поэзии, а следовательно, и языку) нужна именно эта ощутимая связь между предметами, признаками, обстоятельствами, действиями?
Если волей поэтов появляются такие полные прилагательные, как птицая, куклая, поэтый, клюквых, гондолых, бутылое, калеких, тыщий, кошие и мн. др., то сама система языка диктует, что слова птица, кукла, поэт, клюква, гондола, калека, тыща, коша можно воспринимать как краткие прилагательные. В таком случае почти любое непроизводное существительное (т. е. не осложненное суффиксами) является потенциальным прилагательным, следовательно, сохраняет в себе способность быть синкретическим именем.
Кроме того, поэзия показывает, что любое предметное существительное имеет тенденцию стать признаковым114, так как в процессе функционирования языка оно получает разнообразные коннотации. Например, слово