Великолепно. Великолепно, честное слово! Так Книга – это всегда, всегда, всегда Артхаус. Ибо читатель всегда:

– Один! – Один единственный.

Тысячи, миллионы книг по городам и весям, где в комнатах горят настольные лампы. И в комнате этой всегда один человек:

– Читатель.

Иногда спрашивают:

– Для кого вы пишите?

– Вот для этого одного единственного человека в комнате перед настольной лампой.

Именно этого человека предлагает грохнуть режиссер Бортко. Наверное, думает:

– А вдруг это не Иисус Христос? Почему бы его не распять ради всех.

– А вдруг это не Краеугольный Камень. Не может же ж быть, что вот так сразу случайно пойманный Один Единственный и был сам:

– Читатель.

Давайте пожертвуем им.

– Ведь ради Всех же! Не просто так. … с ним. И хорошо ведь будет в новом обществе. Ну, подумаешь, не будет этих, как их?.. зрителей и читателей. … с ними. Зато все остальные будут жить счастливо.

И вот это и есть идеал Коммунистического общества.

Читатель один, а сколько людей в одной книге! Миллионы! Или для вас Книга – это только обложка? Жизнь там, внутри, там живут люди. А вы хотите пожертвовать Открывателем Книг. Пожертвовать только потому, что он:

– Один, мой, единственный.

Когда Мария Магдалина оказалась в саду после Воскресения Иисуса Христа, она искала там не маёвку, не демонстрацию, ни даже поезд на целину, – она спрашивала:

– Где Он, Один, Мой, Единственный.

Все эти сравнения с тремя липами, тремя тополями на Плющихе, тремя богатырями, тремя с денатуратом под этими липами – одно и то же, что часто делаемое по телевизору сравнение с ментами. Только успели посмотреть первую серию нового фильма, как тут же в милицию. Зачем, спрашивается? А как же?! Надо спросить:

– Что? Как? Похоже? – Хорошо! Прекрасно! Великолепно!

Только, извините, это плагиат. Ибо еще Ван Гог, когда был жив, так делал. Бывало, напишет что-нибудь такое с подсолнухами, или с едоками картофеля, и бегом в родную деревню, к односельчанам! Бежит так, что мольберт едва за ним поспевает, так и стучит, так и стучит по заднице! Прибегает, запыхавшись, и тут же спрашивает:

– Что? Как? Похоже?

У нас, правда, спрашивают только у милиции:

– Похоже? – Ну, это просто потому, что других-то полотен нет. Только про милицию. Как нет и других специалистов по искусству, кроме как в милиции. Почему бы ни поехать на деревню к дедушке, и не спросить его:

– Похоже? – Уверен, что многие сразу скажут:

– Действительно, а почему бы нет?

Ну, хотя бы потому:

– Нет, что похожесть не является критерием того, о чем спрашивал Пушкин:

– Что? Как? – Точнее:

– Каково?

Некоторые скажут:

– Ну, а что ожидать от простого народа, от ментов? Они другого критерия художественности, кроме «похожести» не знают.

Журналисты это уже не просто народ. Они выдают информацию на миллионные аудитории. И «похожесть» становится критерием истинности.