– В Бретани вам пришлось перенести многие испытания? – продолжала графиня.

– Да, сударыня, и они еще не миновали, – отозвался д’Эгийон.

– Боюсь, что вы правы, сударь; впрочем, господин де Ришелье окажет вам существенную поддержку.

Д’Эгийон бросил на Ришелье взгляд, в котором, казалось, сквозило удивление.

– Вот как! – заметила графиня. – Вижу, маршал еще не успел с вами потолковать; разумеется, вы же прямо с дороги. Ну, вам, наверно, нужно многое сказать друг другу! Маршал, я вас оставляю. Герцог, будьте здесь как дома.

С этими словами графиня вышла.

У нее был свой план. Графиня ушла недалеко. К будуару примыкал просторный кабинет; во время наездов в Люсьенну там охотно сиживал король, любуясь всевозможными китайскими безделушками. Он предпочитал этот кабинет будуару, потому что из него было слышно все, что говорилось в соседней комнате.

Поэтому г-жа Дюбарри была уверена, что услышит оттуда весь разговор маршала с племянником; основываясь на нем, она собиралась составить окончательное мнение о герцоге д’Эгийоне.

Но маршал не попался на эту приманку: ему были ведомы многие тайны резиденций короля и министров. Подслушивание входило в арсенал его средств, и говорить в расчете на тех, кто подслушивает, было ему не впервой.

В восторге от приема, который г-жа Дюбарри оказала герцогу д’Эгийону, он решился ковать железо, пока горячо, и, пользуясь мнимым отсутствием фаворитки, подсказать ей целый план, как втайне от всех добыть себе немного счастья, а в то же время с помощью интриг получить в свои руки огромную власть: перед такой вдвойне лакомой приманкой не устоит ни одна хорошенькая женщина, тем более при дворе.

Усадив д’Эгийона, он обратился к нему так:

– Как видите, герцог, я нашел себе прибежище здесь.

– Да, сударь, вижу.

– Я имел счастье завоевать благосклонность этой очаровательной женщины, на которую здесь смотрят как на королеву, да, в сущности, она и есть королева.

Д’Эгийон поклонился.

– Сообщу вам новость, герцог, о которой не мог заговорить прямо на улице, – продолжал Ришелье, – госпожа Дюбарри обещала мне портфель министра.

– Вот как! – отозвался д’Эгийон. – Вы по праву заслуживаете этого, сударь.

– Не знаю, по праву ли, но это было мне обещано; поздновато, быть может, но зато, получив такое назначение, я займусь вами, д’Эгийон.

– Благодарю, господин герцог, вы уже не раз доказывали, что вы добрый родственник.

– Нет ли у вас каких-нибудь видов на будущее, д’Эгийон?

– Совершенно никаких, разве что лишение титулов герцога и пэра, о чем просят господа члены парламента.

– Кто-нибудь вас поддерживает?

– Меня? Ни одна душа.

– Значит, не будь недавних событий, вас бы ждало падение?

– Неминуемое падение, герцог.

– Вот как! Однако вы рассуждаете об этом как философ… Бедный мой д’Эгийон, какого черта я на тебя наседаю и говорю с тобой как министр, а не просто как дядя!

– Ваша доброта, дядя, преисполняет меня благодарности.

– Я просил тебя приехать, да еще и поскорей, как раз для того, чтобы ты мог занять тут достойное место… Скажи-ка, не приходилось ли тебе задумываться над ролью, которую играл здесь десять лет господин де Шуазель?

– Разумеется, превосходная роль.

– Согласен, роль его была превосходна, потому что вместе с госпожой де Помпадур он правил королем и добился изгнания иезуитов; но эта роль была и весьма жалкой: стоило ему поссориться с госпожой Дюбарри, которая во сто раз лучше Помпадур, – и вот его вышвырнули за дверь в двадцать четыре часа… Ты не отвечаешь?

– Я слушаю, сударь, и пытаюсь понять, куда вы клоните.

– Та, первая роль Шуазеля тебе по душе, не правда ли?