Графиня неописуемым движением пожала плечами, встала, подошла к комоду, открыла его, извлекла пачку ассигнаций и, не считая, протянула их Жану; тот, также не пересчитывая, с тяжелым вздохом сунул их в карман.

Потом он поднялся, потянулся, похрустел руками с видом смертельной усталости и прошелся по комнате.

– Вот, – изрек он, указывая на герцога и графиню, – эти люди будут развлекаться на охоте, а я галопом помчусь в Париж; они увидят прелестных кавалеров и прелестных дам, а я буду смотреть на гадкие физиономии бумагомарателей. Право, со мной обращаются как с приживалкой.

– Заметьте, герцог, – добавила графиня, – что он и не подумает заниматься нашими делами; половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а остальное спустит в первом попавшемся притоне; и он, презренный, еще смеет жаловаться! Ступайте прочь, Жан, мне тошно на вас смотреть.

Жан опустошил три бонбоньерки и ссыпал их содержимое к себе в карманы, стянул с этажерки китайскую безделушку с бриллиантовыми глазами и с достоинством удалился, провожаемый криками выведенной из себя графини.

– Прелестный юноша! – лицемерно вздохнул Ришелье; так нахлебник хвалит юного баловня, мысленно желая ему провалиться сквозь землю. – Он вам очень дорог, не правда ли, графиня?

– Как вам известно, герцог, он весьма добр ко мне, и это приносит ему триста-четыреста тысяч ливров в год.

Прозвонили часы.

– Половина первого, графиня, – сказал герцог. – К счастью, вы уже почти одеты; покажитесь ненадолго своим обожателям, кои полагают, что настало затмение, и поскорее сядем в карету. Вы знаете, где предполагается охота?

– Вчера мы с его величеством обо всем условились: он поедет в лес Марли, а по дороге заедет за мной.

– Убежден, что король не отступит от этой программы.

– Теперь изложите мне ваш план, герцог, благо наступил ваш черед действовать.

– Сударыня, я написал племяннику, хотя, если предчувствие меня не обманывает, он должен уже находиться в пути.

– Господину д’Эгийону?

– И я буду весьма удивлен, если завтра же письмо мое его не настигнет; полагаю, что завтра, от силы послезавтра он будет здесь.

– И вы на него надеетесь?

– Ах, сударыня, у него бывают удачные мысли.

– Все равно положение наше весьма нехорошо; король и уступил бы нам, не испытывай он такого ужаса перед делами…

– И вы полагаете…

– И я трепещу при мысли, что он никогда не согласится пожертвовать господином де Шуазелем.

– Позволите ли вы мне говорить начистоту, графиня?

– Разумеется.

– Что ж, я верю в это не больше, чем вы. Король прибегнет к сотне уверток, не уступающих вчерашней, ведь его величество так остроумен! Что до вас, графиня, вы не дерзнете в угоду своему непостижимому упрямству поставить на карту любовь короля.

– Еще бы! Тут есть над чем подумать.

– Сами видите, графиня: господин де Шуазель останется при дворе навсегда; чтобы его удалить, нужно по меньшей мере чудо.

– Да, чудо, – повторила Жанна.

– А люди, к сожалению, разучились творить чудеса, – подхватил герцог.

– Погодите! – возразила г-жа Дюбарри. – Я знаю одного человека, он умеет творить чудеса и поныне.

– Вы знаете человека, который умеет творить чудеса, графиня?

– Видит бог, знаю.

– И вы молчали!

– Я только сейчас об этом подумала, герцог.

– Вы полагаете, что этот малый способен выручить нас из беды?

– Я полагаю, что он способен на все.

– О! А какое чудо он сотворил? Расскажите-ка мне о нем, просто ради примера.

– Герцог, – промолвила г-жа Дюбарри, приблизившись к Ришелье и невольно понизив голос, – этот человек десять лет тому назад встретился мне на площади Людовика Пятнадцатого и предсказал, что я стану королевой Франции.