– А англичан подталкивает к войне!

– Конечно, мир его погубит.

– Что же тут гениального, герцог?

– А как вы это назовете, графиня?

– Самым настоящим предательством.

– Столь искусное и успешное предательство, графиня, на мой взгляд, как раз и свидетельствует о гениальности.

– Но в таком случае, герцог, я знаю особу, в ловкости не уступающую господину де Шуазелю.

– Вот как?

– По крайней мере в вопросе о парламентах.

– Это дело – самое важное.

– А между тем парламенты ропщут именно из-за этой особы.

– Вы меня интригуете, графиня.

– А вы не знаете, что это за особа?

– Видит бог, не знаю.

– Между тем вы с ней в родстве.

– Среди моей родни есть гениальный человек? Не имеете ли вы в виду моего дядю, герцога-кардинала, графиня?

– Нет, я имею в виду герцога д’Эгийона, вашего племянника.

– Ах вот как, господина д’Эгийона, того самого, кто дал ход делу Ла Шалоте?[6] Воистину, это милый молодой человек, да, да, в самом деле. То дельце было не из легких. Послушайте, графиня, право слово, для умной женщины имело бы смысл подружиться с этим человеком, ей-богу.

– Известно ли вам, герцог, – возразила графиня, – что я не знакома с вашим племянником?

– В самом деле, сударыня, вы с ним не знакомы?

– Нет. И никогда его не видела.

– Бедный юноша! И впрямь, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Что-то с ним станется, когда он вас увидит? Он отвык от солнца.

– Каково ему там приходится среди всех этих черных мантий?[7] Ведь он человек умный и высокородный!

– Он сеет среди них возмущение – больше ему ничего не остается. Видите ли, графиня, всякий развлекается как может, а в Бретани с развлечениями негусто. Да, вот уж энергичный человек – о проклятье, какого слугу обрел бы в нем государь, если бы только пожелал! Уж при нем-то парламенты позабыли бы свою дерзость. О, это настоящий Ришелье, графиня, а посему позвольте мне…

– Что же?

– Позвольте представить его вам тотчас по приезде.

– Он в скором времени должен приехать в Париж?

– Ах, сударыня, кто его знает? Может быть, он еще пять лет проторчит у себя в Бретани, как выражается плут Вольтер; может быть, он уже в пути; может быть, он в двухстах лье, а то и у заставы.

И маршал всмотрелся в лицо молодой женщины, желая понять, какое впечатление произвели на нее последние слова.

Но она, призадумавшись на мгновение, сказала:

– Вернемся к нашему разговору.

– Как вам угодно, графиня.

– На чем мы остановились?

– На том, что его величеству очень нравится в Трианоне, в обществе господина де Шуазеля.

– И мы говорили о том, как бы удалить Шуазеля, герцог.

– Это вы говорили о том, что его надобно удалить, графиня.

– Что это значит? – удивилась фаворитка. – Я до того желаю, чтобы он уехал, что, кажется, умру, если он останется здесь, а вы ничем не хотите мне помочь, любезный герцог?

– Ого! – приосанившись, заметил Ришелье. – В политике это называется внести предложение.

– Понимайте, как хотите, называйте, как вам удобно, только дайте определенный ответ.

– Какие ужасные, грубые слова произносят ваши прелестные, нежные губки!

– По-вашему, герцог, это ответ?

– Нет, не совсем, скорее, подготовка к нему.

– А она закончена?

– Еще минутку.

– Вы колеблетесь, герцог?

– Ничуть не бывало.

– В таком случае я вас слушаю.

– Как вы относитесь к притчам, графиня?

– Это старо.

– Помилуйте, солнце тоже старо, однако до сих пор не придумано ничего лучшего, чтобы разгонять мрак.

– Ладно, согласна на притчу, лишь бы она была прозрачной.

– Как хрусталь.

– Идет.

– Вы слушаете, прекрасная дама?

– Слушаю.

– Итак, предположим, графиня… Знаете, притчи всегда начинаются с предположений.